Где рождается гортанный смех,

От чего способна ты опешить

И на что готова ты посметь.

Что печалит, что тревожит око,

Как оно откликнется на боль,

Управляемую ненароком

Не чужою волей, а судьбой.

Как глядят глаза в родные лица,

Как чего-то нет, кого-то жаль,

Почему зрачок не суетится,

Как поладят холод и пожар...

Меркнет взгляд. Но я хочу добраться

До всего, чем жизнь твоя полна,

Как бы ни была удалена

Искра звездного протуберанца

От поверхности глазного дна.

* *

*

Не доверяй машине сердце.

Пером и пальцем озвучби

Все показанья страстотерпца.

А если можешь — помолчи.

Машина расставляет знаки

И обеззвучивает речь.

И если мыслишь ты инако,

Тебе инакость не сберечь.

Дай знать молчаньем несогласье

Суровой поступи эпох.

И сделай вид, что в одночасье

Ты испустил последний вздох.

И подчеркнет тогда машина

Молчанье красною чертой.

Как будто сделал ты ошибку

И не поставил запятой

На месте том, где запятая

Нужна, как истина святая.

* *

*

Зачем-то изрыли площадь Манежную —

И так от парадов и танков усталую,

Служившую власти суровой при Брежневе,

Хрущеве и раньше еще, при Сталине.

Зачем-то испортили плоскость-формулу,

Знак равновесия мироздания.

Легко поддались страстишке тлетворной

Украшать фонарями места свидания.

Почему-то залезли вниз — в подземелье.

Возвели купола, запустили лифты.

И подземное царство в момент заимели

Новоявленные на час халифы.

Бедную речку под названьем Неглинная,

На своем веку нюхнувшую пороха,

В трубу запрятанную, хранившую тайну,

Что она не широкая и не длинная,

Снова пустили катиться поверху —

Наверное, с умыслом, не случайно.

Ее заселили животными разными —

Кони, медведи, к месту, не к месту.

Леда — непорочная и благообразная,

Но готовая отдаться Лебедю-Зевсу.

Думаю — гуляющим в назидание,

Чтобы знали — кому отдаваться выгодно,

Это великолепное изваяние

На берегу Неглинки воздвигнуто.

Утопаем в красотах на Манежной площади.

Чем глубже опускаемся, тем больше роскоши.

И вместо прежних идей победных