деревцо, распятое на решётке.

Осень — это всегда анархия.

Двадцать лет тому, а кажись, что давеча

Бродский тут бубнил: “Не моя епархия,

извините, деятельность Исаича”.

Много меньше стало в Монсо под снегом

занимающихся спортивным бегом.

...Через год с копейками ход истории

на глазах убыстрился, словно в сказке,

а точней, какой-то фантасмагории,

к неизвестной только глупцам развязке.

Так что я спешу, твою руку трогая —

как ты их осенью согреваешь? —

досказать посбивчивей то немногое,

о чём ты ещё не знаешь.

В базилике Сен-Дени

Тронутые коррозией

листья последних дней.

Осень ещё не поздняя,

будет ещё поздней.

Раз навсегда таинственный

обруч нам сжал сердца:

каждый из нас — единственный

у своего Отца.

Мы не из касты правящих.

Я, например, в бегах,

будто безвестный прапорщик

в стоптанных сапогах.

Но моего служения,

чтобы о нём узнать,

камерами слежения

скрытыми не заснять.

…Всё-таки вавилонскую

жизнь мою искони

что-то роднит с Бретонскою

Анной из Сен-Дени

с мраморными ключицами,

косточками у плеч.

Мы, монархисты, с птицами

схожи, теряя речь.

Предгорья

Олегу Целкову.

Предгорья лучше гор — они волнуются,

их волны разных уровней колышутся,

в заснеженности скудной соревнуются,

и посвисты ветров оттуда слышатся.

Что будет с жизнью, быстро отступающей

к последним рубежам? Ещё не знаю, но

возможно, то же, что и с убывающей

лазурью, в чей зенит светило впаяно.

И в парном дрейфе старый коршун ястреба

опережает, как судьбу судьба.

…Я сызмала хворал, бывало, гландами

и помню про синдром совковой выучки.

Но мнится — в приграничье с Нидерландами,

усердный подмастерье, мою кисточки

и в расписной аркообразной горнице

вдруг вижу в утро вещее, погожее

в оконце за плечом у Богородицы

предгорья, на подводный мир похожие.

Царь

…Вдруг проснулся не у пыльных полок,

а проникшим в полутёмный терем

на подушках Софьи Палеолог

полугосударем-полузверем.

И когда поднёс к губам, намятым

за ночь заревую, ковш долблёный,

быстротечной жизни склон покатый

перелился в вал волны солёной.

Да, кажись, я правил этим миром,

где шумят леса до океана,

где зенит меняется с надиром

местом в толще белого тумана.

Нет, не помню, кем я был на свете.