Возникает вопрос: кого ограбил капиталист? Десятерых пролетариев? Нет. Прибавочную ценность их труд обрел благодаря особой искусности, отчужденной у работника–автора; часть этой прибыли может быть перераспределена в пользу «простых работников», но не наоборот, поскольку их труд дешевле того, который реализован в продукте.

Возможно, капиталист обобрал первого работника — будущего инженера, изобретателя, ученого, то есть «интеллигента–специалиста»? Тоже нет. Работник, повторим, получил полную стоимость изготовленной им вещи, а в исторической перспективе будет получать многократно больше. Но суть даже не в этом. Она в том, что труд автора оригинала лишь про видимости является марксовым «сложным» трудом, сводящемся к «простому труду», то есть затратам усилий в течение определенного времени, плюс время, израсходованное на подготовку работника. В действительности труд автора — это вообще не труд, а выступающее в трудовой униформе творчество; его невозможно ни оплатить «по справедливости», ни свести к марксову «простому труду». Сколько «простого труда» надо затратить, чтобы написать «Я помню чудное мгновенье»? Открыть: «E=mc2»? Сколько стоит музыка Баха?

Добавим, что, продав свой товар (идею, информацию, знание), автор отнюдь его не лишается, а то, что он мог получить некую мзду за акт самореализации, удовлетворение первой человеческой потребности — погреть руки, а не сгореть в похищенном у богов огне, — его счастье…

Так вот она в чем, говоря словами Энгельса, «исключительная удача капиталиста», вот он, тот уникальный, логически верно вычисленный Марксом, но ошибочно отождествленный со свободной рабочей силой товар, который способен который увеличивать стоимость в процессе его использования, потребления: свободное (то есть индивидуально авторское и в то же время отчуждаемое от субъекта, объективно–научное) знание.

Это очень просто понять. Если капиталист купит, к примеру, стометровый рулон бумаги и продаст его затем ста покупателям, то каждому покупателю достанется в среднем метр, то есть одна сотая часть потребительной стоимости рулона. Но купив в виде рукописи некий текст (будь то роман, рецепт лекарства или технологическая идея), капиталист может продать его затем, воплотив в книге, и ста и ста тысячам покупателей: каждому достанется вся потребительная стоимость текста.

В виде особой искусности талантливого ремесленника в производство вводился новый тип знания, разрывающего былую связь между издержками и результатами производства, способного снижать себестоимость, повышая потребительную ценность и, следовательно, стоимость товара.

Наука, ставшая «непосредственной производительной силой» — это и есть новый источник прибыли: прибавочной стоимости, индустриальной ренты, дележ которой и составляет предмет экономических отношений.

Неудача, постигшая Маркса с трудовой концепцией стоимости, имеет логические и исторические причины. Логические заключаются в свойственном прошлому веку определении понятия «труд» — эмпирически–образном, а не строго научном. Слово «труд» имеет два смысла (страшно подумать, что эта двусмысленность слова стоила жизни миллионам людей, «эксплуатировавшим» наемный труд, породила идею замены денег «трудовыми квитанциями», торговли — распределением, то есть стала одной из причин разрухи и гражданской войны, а затем — и «затратного» механизма хозяйствования):

Труд — это простая «физиологическая» затрата энергии, измеряемая длительностью усилий, проработанным временем. Этим обиходным значением слова и пользуется Маркс, хотя теоретически подобная трактовка не является строгой, что обусловлено в конечном счете смещением начала детерминации исторического процесса в трудовой концепции антропогенеза.

— Труд — это производство: опредмечивание той или иной идеи с помощью той или иной энергии и орудий. Поэтому «опредмечивание труда», коим считает Маркс производство стоимостей, — это «опредмечивание опредмечивания», то есть тавтология, а «абстрактный труд» есть не «труд вообще», а «абстрактное», энергетическое начало труда–производства, энергетический источник, которым может быть сам работник, а может животное или механический двигатель.

Однако изначально, то есть на древней стадии развития производства, оба значения слова «труд» практически почти совпадают. «Труд» в его первом смысле может использоваться и в значении «производства». Но не «производства вообще», а исторически определенного — рабского — производства, в котором человек — единственный источник энергии, а производительность — величина практически постоянная, жестко связанная с затратами рабочего времени. Если бы подобное производство оказалось товарным, мы бы имели полное право считать, что коль скоро кувшин обменивается на меру пшеницы, значит, в них заключено одинаковое количество рабочего времени, «простого труда».

Но из сказанного же логически вытекает и то, что классической формулой: «стоимость есть издержанный, воплощенный в продукте труд» — можно пользоваться и в других обстоятельствах, однако — при двух условиях:

а) Если не забывать уточнять, какой именно «труд» мы имеем в виду: такой ли, в котором единственным субъектом информации энергии был сам работник, или такой, в котором он вообще заменен автоматом.

б) Если помнить: не стоимость, а себестоимость (себестоимость и есть издержанный в продукте общественный труд–производство, как и подсчитывают это в своих конторах все экономисты в мире).

Если позабыть внести эти уточнения, то получится, что прибыль, приносимая, допустим, электростанцией, выкачивается из труда нескольких человек, дующихся полдня в домино. Чтобы приносить подобную прибыль Труд действительно должен быть Богом, Владыкой мира, коим и стал из-за смещения начала детерминации.

Но повторим: «простой труд», который и впрямь мог быть измерен рабочим временем, это исторически определенное — рабское — производство. Теоретически создаваемая им стоимость не может существенно отличаться от себестоимости — издержек рабочей силы. Поэтому обмен здесь должен был совершаться по правилам, близким к «закону стоимости», но прибавочного продукта в обычных условиях такой труд создавать не мог, прибыли при «простом» производстве взяться неоткуда.