Тем не менее в двух случаях и подобное производство тоже могло быть прибыльным, то есть создавать больше продуктов, чем необходимо для воспроизводства рабочей силы: В особо благоприятных природных условиях и в том случае, если рабов добывали, завоевывали, перекладывая издержки воспроизводства на другие народы.

А это много объясняет в исторических основаниях марксовой концепции прибавочной стоимости.

Маркс очень верно называл пролетариев «наемными рабами». Не только в мануфактурном, но и в более позднем, современном Марксу капиталистическом производстве найм был не «свободной сделкой владельца денег с владельцем рабочей силы», а лишь превращенной формой внеэкономического насилия. Плата за труд зачастую не покрывала издержек простого воспроизводства рабочей силы — ее воспроизводила и поставляла деревня, а позже «мировая деревня». Увеличение прибыли было практически невозможно без увеличения численности работников, особенно «простых», неквалифицированных, удлинения рабочего дня и так далее, что тесно привязывало стоимость к трудовым затратам и создавало соответствующую иллюзию, воплотившуюся в трудовой концепции стоимости и прибыли.

Но сегодня, когда наука, пусть и с опозданием на три века, все же признана производительной силой, вряд ли разумно держаться за те пункты «учения», которые были порождены невольной аберрацией мысли, развивавшейся в конкретных исторических обстоятельствах стопятидесятилетней давности. Сам Карл Маркс, наблюдай он зрелое индустриальное производство, безусловно, рассуждал бы иначе. И это не домысел, а утверждение, в обоснованности которого читатель может убедиться воочию…

Читаем:

«Машина обладающая вместо рабочего умением и силой, сама является тем виртуозом, который имеет собственную душу в виде действующих в машине механических законов… Кража чужого рабочего времени, на котором зиждется современное богатство, представляется жалкой основой в сравнении с этой вновь развившейся основой, созданной самой крупной промышленностью… Прибавочный труд рабочих масс перестанет быть условием для развития всеобщего богатства…»

Написал эти строки, опровергающие привычные марксистские представления об эксплуатации как источнике капиталистической прибыли, не злостный антимарксист, пытающийся своротить «краеугольный камень научного социализма» — учение о прибавочной стоимости, а сам Карл Маркс. («Из рукописи К. Маркса «Критика политической экономии»". «Вопросы философии», 1967, N7, с 118–119).

Вопрос же об эксплуатации при капиталистическом способе производства — это вопрос об участии в дележе прибавочной стоимости, а не детективный сюжет о похищении хитрым капиталистом чужого рабочего времени. Это не делает проблему социальной справедливости проще. Капиталисту, например, выгодны узкоспециализированные работники: люди, которых можно за неделю–две обучить нескольким простым операциям. Но оплачивать капиталист обязан не воспроизводство таких «манкуртов», живых автоматов плюс некоторое количество интеллектуальной элиты, а общественно необходимое социально–демографическое воспроизводство совокупной рабочей силы, воспроизводство нации, что требует многократно больших затрат, чем необходимо для каждого данного частного производства. Частному капиталисту это невыгодно. Но ежели он не может или не хочет оплачивать эти и многие другие общественные издержки, его экономически или политически упраздняют: капиталистом, предпринимателем, нанимателем становится корпорация или непосредственно государство. Способ производства при этом не изменяется, но меняется уровень организации общества — социально–экономический строй.

Что это? И как вообще происходит переход от одной нашей картинки к другой?

Новая формация зарождается в недрах старой в виде неких аномалий, мутантов — технологических, организационных, идеологических и так далее, отчасти представляющих собой продукт разложения традиционных структур или даже рудименты форм далекого прошлого, обретающих в новых условиях конструктивный смысл. (Мануфактура — частичный регресс к рабству, коперниково–галилеево знание и возрожденческая эстетика — к мифологии и так далее).

В обстоятельствах глубокого кризиса традиционного общества эти тяготеющие друг к другу мутантные формы деятельности и мышления, накопившиеся в достаточном количестве и наборе, осознаются в качестве нового конструктивного принципа, новой возможности материального и духовного производства, всего социального бытия.

Переориентация на новые принципы деятельности влечет за собой переструктурирование общества: в нем возникает феномен, который можно назвать «протоклассом» или «латентным классом». Например, в контексте феодальной формации Пушкин — это помещик–крепостник, а Шевченко — крепостной крестьянин, но в контексте нового общества они являются членами одного и того же класса интеллигенции, остающегося до определенной поры латентным, не прорвавшим сословные оболочки. Сходным образом формируется протокласс капиталистических предпринимателей и протокласс рабочих, хотя в их генезисе особенно важен процесс люмпенизации, разрушения нижнего класса традиционного общества и велика роль маргинальных, инфраструктурных слоев (например, торговцев, ростовщиков, очень часто — в силу презренности этой функции — бывших изгоями, инородцами. При кризисе феодального общества их свободные, то есть ставшие ненужными, бесполезными в торговле или ростовщичестве деньги меняют функцию, превращаются в промышленный капитал).

Провоцируя разрушение обреченного общества, жизнеспособный зародыш нового поглощает, ассимилирует продукты его распада — и растет, развивается, конституируясь в особый, качественно отличный от разрушаемого родительского, исторический организм. Классовая структура социума удваивается: рядом с феодалом появляется буржуа, рядом с крестьянином и ремесленником — рабочий, рядом с феодальным интеллигентом–священником — светский интеллигент–специалист.

Возникает как бы общество в обществе — со своими правовыми, идеологическими и так далее отношениями, находящимися в антагонистическом противоречии с традиционными. То есть создаются исторические условия, в которых социальная борьба, захват власти, гражданская война и тому подобное действительно могут вести к смене господствующего типа общественных отношений, господствующего способа бытия — к смене формаций.

Классовая борьба, говоря упрощенно, рабов и рабовладельцев, крестьян и феодалов, рабочих и капиталистов может изменить условия классового сотрудничества, может поменять персоны местами, сделав раба господином, а господина рабом, но привести к смене формации — к смене исторической технологии, к смене типа общественных отношений, к смене лошади на машину, геоцентризма на гелиоцентризм и так далее и тому подобное — никакая классовая борьба не может, это абсурд. И если классовая борьба тем не менее действительно приводила к изменению формационного типа общества, то происходило это, говоря опять-таки упрощенно, лишь потому, что в борьбе рабов и рабовладельцев побеждал протофеодал, а в борьбе крестьян с феодалами — протокапиталист. («Прото» — я в данном случае пишу, чтобы как-то обозначить это эмбрион, из которого — в теоретической абстракции — развиваются классы нового общества.)