Однако вскоре поэт критически переосмысливает антропософию как возможность собственного духовного пути. В письме к Вяч. Иванову от 1915 г. он размышлял: «С поэзией я еще не покончил, с антропософией тоже, – однако и то и другое выкристаллизовывается во мне по-иному. <…> Охладел ли я к антропософии? Да, если понимать таковую, как особую международно-немецкую секту, нет – если взять ее шире “в духе и в истине”. Оккультизм индийский и среднеевропейский, русская церковная мистика и многое другое в какой-то сокровенной глубине духа складываются в нечто целое и свое, от чего легко не откажешься; во всяком случае, от такого отказа я дальше чем когда бы то ни было» [164] . В 1915 г. поэт всё реже появляется в Москве и Петербурге, ведет жизнь деревенского затворника, радушно приглашая навестить курские пенаты своих литературных знакомых. В ноябре он всячески звал в гости А.Н. Толстого с супругой: «У нас тихо и мирно, соседство почти всё разъехалось – все условия налицо для уединенной работы. Сейчас мы остались в полном одиночестве; летом же было довольно много гостей, да сверх того партия художников-богомазов, которые расписывали нашу церковь, где я состою старостой. Зиму в целом пробудем в деревне, если не считать моих большей частью 5-6 дневных вылазок в Курск на земские собрания и, может быть, в Питер, тоже на несколько дней» [165] .

До революции Бородаевский не раз бывал в Петербурге, во всяком случае, следы его общения с литературными кругами прослеживаются вплоть до 1917 г.; например, Вл. Пяст, вместе с которым Бородаевский печатался в студенческом журнале «Gaudeamus» (1911), упоминал в письме к А.А. Блоку от 3 февраля 1917 г., что «читал однажды у Бородаевского <…> первую часть своего романа<…> “Круглый год”» [166] . Он продолжает общение с семьями Ф. Сологуба и А.М. Ремизова. В семейном архиве сохранились две книги Ремизова с дарственными надписями – на 7 томе собрания сочинений и на книге «Укрепа» (Пг., 1916); оба инскрипта датируются мартом 1916 г.

В начале 1917 г. Бородаевский встречался в Москве с Андреем Белым, вернувшимся из Дорнаха осенью 1916 г. Находясь в весьма стесненном материальном положении, Белый по-дружески одолжил у Бородаевского небольшую сумму денег, которую затем и возвратил с сопроводительным письмом: «Дорогой и многоуважаемый Валериан Валерианович, с огромной благодарностью возвращаю Вам 300 рублей. Пишу Вам отдельно. Извиняюсь, что опоздал сроком. Объяснения – в письме. Примите уверения в совершенном почтении и преданности. Б. Бугаев» [167] .

После Февральской революции поэт с семьей перебрался в Курск, был избран комиссаром Курского губернского земства, принимал активное участие в первом заседании экспертного губернского земского собрания [168] . Когда был объявлен конкурс на лучший текст гимна новой Российской Республики, Бородаевский написал стихотворение «Песнь народу русскому» [169] . На письмо Андрея Белого Бородаевский отвечал:

«Дорогой Борис Николаевич,

письмо Ваше заказное переслали мне из Курска в деревню, где я отдыхал после сумятицы моего временного земского комиссарства (этот пост я занимал до Земского собрания, на котором Земство благополучно сорганизовалось; впрочем, земские дела будут не раз вовлекать меня в вихрь событий). Очень жалею, что Вы так кратки; было бы мне чрезвычайно важно знать, какими представляются Вам события. Судьба России тревожит, но хочется верить, что “болезнь во спасение”… О книжке мы не сговорились, но ведь, надо полагать, мы свидимся? Я надеюсь, что Вы выберете кусок Вашего времени и побудете у нас в деревне? Социальные волнения не настолько остры пока, чтобы деревня потеряла свою цену; природа безмятежна, и если смотреть на вещи немного по-теософски – жить можно». [170]

После Октябрьской революции Бородаевский возвращается в разгромленное крестьянами поместье Кшень и с трудом привыкает к новой жизни; вскоре умирает его второй сын, Павел. Пытаясь обустроить быт и в поисках средств к содержанию семьи, поэт уезжает в Киев, где ему удается устроиться делопроизводителем общего отдела в «Автоцентр» Киевского Совета Народного хозяйства. Вернувшись в 1919 г., Бородаевский занимает должности заведующего подотделом Курского губтрамота, специнструктора в отделе земледелия и животноводства Курского губсовета рабочих и крестьянских депутатов.

В мае 1920 г. поэт поступает в канцелярию курского сыпно­тифозного лазарета, затем устраивается на должность заведующего Кустарно-промысловым отделом Курского кооперативного союза. В начале 1920-х заметно оживляется культурная жизнь провинциального Курска, организуется Курской Союз поэтов; разумеется, Бородаевский принимал участие в заседаниях, вероятно, преподавал основы стиховедческого мастерства молодым поэтам в литстудии. В конце 1921 г. кружок обрел официальный статус Курского отделения Всероссийского союза поэтов. Осенью 1921 г. Бородаевский организовал вечер памяти Александра Блока, на котором выступил со своими воспоминаниями о нем.

В начале 1921 г. Бородаевский отсидел в тюрьме около двух месяцев; по некоторым сведениям, причиной тому были петиции супругов Бородаевских в защиту приходского батюшки. Многие стихотворения, написанные в период тюремного заключения, Бородаевский посвятил своему старшему сыну-подростку.

Одна из наиболее одаренных участниц курского кружка, Елена Благинина, вспоминала позднее в письме к Ю. Бугрову, автору первой книги о Бородаевском: «В те далекие годы, когда мы встречались с В.В., мы были в таком самоупоении юношеского восторга перед жизнью, что мало обращали вниманье на таких странных и чуждых нам людей, каким казался нам В.В. Это был человек среднего роста, страшно бледный, в поведении несколько замкнутый, молчаливый, очень серьезный. Ему было лет сорок пять, но в нашем представлении это был старик , с которым скучно. В крутом своем невежестве мы не понимали, что перед нами человек, знавший Блока, Вячеслава Иванова, Белого, Ахматову и других крупных поэтов века. <…> Позже я узнала, что В.В. увлекался оккультными науками, был теософом, жил трудно, даже тяжко, под конец жизни, как говорят, заболел психически и скончался вскорости после того, как Курский союз поэтов перестал существовать» [171] .