— Цель! — докладывает наконец штурман.

Но я и так вижу — под крылом самолёта медленно плывут к земле белые купола парашютов, спускаются десантники, сброшенные другими самолётами группы Тарана.

Сейчас нужно собрать всю волю, проявить всё мастерство, чтобы не приключилось беды: самолёты заходят на цель с разной высоты, в темноте легко столкнуться с товарищем, купола парашютов плывут к земле со всех сторон — десантник может упасть тебе на крыло или стропами парашюта запутаться у тебя в хвостовом оперении и оказаться искрошенным винтом самолёта.

— Приготовиться! — звучит команда.

Парашютисты занимают исходное положение для прыжка в чёрную бездну. Механик и штурман открывают дверь кабины внутрь, свистит отсасываемый воздух. Вот первый десантник. Держа в одной руке оружие, в другой — кольцо, на случай, если откажет автоматическое устройство парашюта, он исчезает в раскрытой двери кабины. За ним — другой, третий, четвёртый… Мы накреняем самолёт в сторону раскрытой двери — один вираж, второй, и всё подразделение уже плывёт под белыми куполами к земле. Последним прыгает инструктор. Задание выполнено!

А там, внизу, уже закипает яростная перестрелка: приземлившиеся первыми парашютисты вступили в рукопашную схватку с гитлеровцами…

Едва успеваем резко развернуть самолёт в сторону: прошедший выше нас самолёт сбросил партию десантников, и они сыплются прямо на нас. Но всё обходится благополучно. Ложимся на обратный курс — он у нас сейчас проложен на большой высоте.

Приземлив свой самолёт и определив его на стоянку, вспоминаю о Крюкове.

— Все ли вернулись? — справляюсь у Тарана.

— Почти все, — мрачно и неохотно отвечает командир, — Вот только Крюкова и Бирюкова пока нет.

— Как это Крюкова? — невольно вырывается у меня. — Ведь он же раньше нас вылетел? Значит…

— Ничего это ещё не значит! — успокаивает, видимо, не менее меня встревоженный Таран. — Может быть, Крюков уклонился от маршрута или же сидит где-нибудь на вынужденной посадке. Неисправность какая. Мало ли что бывает…

Никто из нас не высказывает Тарану своих опасений, но каждого сверлит мысль: неужели та яркая вспышка впереди нашего самолёта — это?..

Грустно разбредаемся мы по своим землянкам. Отдыхать всё же надо — каждому из нас предстоят новые боевые вылеты. Как мы ни волнуемся за судьбу товарищей, усталость берёт своё. Вскоре я, как и остальные члены нашего экипажа, засыпаю мёртвым сном. Но сон мой непродолжителен — будит тревога за друзей.

Вскакиваю, бегу на командный пункт. Таран уже на ногах, а может быть, и вовсе не ложился?

— Товарищ майор, разрешите войти, — спрашиваю его волнуясь.

— Входите. Что случилось? — не очень любезно, как мне показалось, говорит Таран.

— Крюков и Бирюков?..

— Да пока никаких сведений… — отвечает командир, не глядя на меня.

Телефонный звонок внезапно прерывает наш разговор. Командир прикладывает трубку к уху, лицо его постепенно светлеет.

— Так, так, — повторяет он, — обязательно! Немедленно! Сейчас будет выполнено! Есть!

Несмотря на лаконичность ответов, я по выражению лица командира догадываюсь — вести добрые. Так и есть!

— Вот что, Михайлов, — приказывает мне Таран, — передай распоряжение экипажу Езерского, чтобы он взял на борт бочку бензина и был готов немедленно вылететь. Курс ему сейчас штурман проложит по карте…

Через двадцать минут корабль Езерского поднимается в воздух. Становится очевидным, что один из невозвратившихся самолётов не нашёл в темноте нашего хорошо замаскированного аэродрома и сейчас сидит где-то в поле без бензина.

Вскоре на горизонте показываются две черные точки, они растут и постепенно принимают знакомые очертания. Машины приземляются. Мы кидаемся им навстречу. Уже по номеру на фюзеляже видим, что вместе с Езерским вернулся и экипаж Бирюкова.

А Крюкова все нет! Неужели Крюков и Фалеев погибли? Оба одинаково дороги мне. Неужели я потерял обоих друзей?!

Но размышлять было некогда. Наступала вторая ночь. Снова каждая машина по нескольку раз летала с подкреплениями за огневую завесу, к плацдарму. Прочно удерживали его наши бойцы-десантники, несмотря на численное превосходство противника. Фрицы окончательно озверели. Как мы потом узнали из захваченных наземными войсками документов, Гитлер метал громы и молнии, когда узнал, что Советская Армия прорвала «Днепровский вал». Он грозил предать военно-полевому суду своих генералов, если они не ликвидируют прорыв. Но истерика Гитлера и все старания его приспешников бессильны были приостановить могучий натиск наших воинов. «Днепровский вал» затрещал, а всё новые и новые подкрепления по воде и по воздуху неудержимым потоком лились к нашим частям, осуществившим прорыв…