Не успел он расположиться в укрытии, как увидел ашиков внизу под собой. Ему даже показалось, что старик заметил его, потому и нырнул в кусты.

Услышав шаги, Кудрет подобрался, как кошка перед прыжком. До боли стиснул рукоять дедовского кинжала.

Ветер дул к нему. Кудрету было хорошо слышно, о чем говорили по ту сторону скалистого гребня.

Деде Султаном звали главаря разбойных дервишеских шаек. Квартальный мулла иначе как исчадием шайтанских злоумышлений его не называл. Знакомо было Кудрету и имя Хайафы, старейшины иудейского цеха кожевенников Манисы. Стало быть, в самом деле, где шайтан, там иудеи. Мулла зря не скажет.

Посланцы Торлака Ху Кемаля сообщили: деревня Даббей в отместку за смерть помощника субаши была сожжена, а все мужчины — от семи до семидесяти — перебиты. Спасаясь от резни, поднялось множество селений по всей долине Малого Мендереса, вокруг города Тире: они ведь тоже не смогли дважды уплатить десятины и отослали государевых сборщиков ни с чем. Несмотря на холода, уходили в горы Джума под защиту отрядов брата Догана и в ущелья Боздага под охрану торлаков. Ху Кемаль с большим трудом удерживал от восстания деревни в долине Гедиза, возле Манисы.

В самой Манисе ремесленники-ахи отказались продавать изделия по ценам, назначенным государевым кадием: не окупались расходы. Ахи готовы были передать свой товар крестьянам — в горах не хватало жилья, одежки, сбруи. Но только в обмен на еду. В долг не верят: крестьяне, мол, все хитрецы. Осуждать ахи не приходится — у них самих дети давно сидят на мучной похлебке. Но у крестьян тоже не хватает еды. Кожевники Хайафы готовы отдать свой товар под залог будущих урожаев, но боятся это сделать одни, без ахи. Тогда, дескать, на них падет государева кара двойной тяжестью — как на бунтовщиков и как на иудеев.

Сборщики десятины с отрядами ратников рыщут по долинам. Очищают до дна погреба да сусеки в опустевших деревнях, а что не могут увезти с собой — жгут. Деревенским жалко своего добра до слез. Скрежещут зубами. Однако перед любым словом муллы — робеют. Торлакам не доверяют; гулящие, мол, люди. Слушают только самого Ху Кемаля, а ему всюду не поспеть, да и опасно показываться где ни попало.

Шейхоглу Сату слушал не перебивая. Услышанное означало: он поспел вовремя. И когда посланец Торлака Кемаля умолк, склонив голову, — рассказ-де окончен, Сату, выпрямившись во весь рост. — Ахмеду почудилось, что учитель стал на голову выше, — торжественно произнес слово, которое нес из Карабуруна от Деде Султана.

— Пора!

Настало время не прятаться по горам, а грозным потоком ринуться вниз, в долины. Взять управу над всеми землями. По примеру Карабуруна сделать пашни и сады, рощи и пожни, пастбища и виноградники, все добро и богатство, за исключением женщин, общим достоянием всех. Собрать советы старейшин, памятуя, однако, что ум не в возрасте, а в голове. И послать выборных в Карабурун, поелику лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Вот что означало слово, которое принес старый ашик.

— А для укрепленья веры в душах деревенских людей, — добавил он, — нет иного средства, кроме победы, пусть небольшой, но верной, ибо привыкли они думать, что Аллах всегда с победившими.

— Выходит, верно решили братья, — обрадовался один из спутников старшего посланца.

Ахмед поразился: вмешиваться в разговор старших, когда тебя не спрашивают, считалось у ахи верхом неприличия, а, судя по палашам у пояса, оба спутника темнолицего посланца были именно ахи. Но старик как ни в чем не бывало пояснил:

— Прослышали мы, что наместник готовится сесть на коня, воевать наших братьев в Карабуруне. Кемаль Торлак долго думал с товарищами, как отвести глаза. И решился выбрать крепостцу, не самую грозную, — такая нам покуда не под силу, а ту, что вы сегодня видели. Взять ее, добро раздать черным и ратным людям. А самим уйти, не дожидаясь подхода главной османской силы.

— Ничего себе крепостца! Да ведь к Нифу не подступиться — что гнездо орлиное! — удивился Сату.

— Оно и лучше. Не ждут, не опасаются. А у нас есть там свои люди. Откроют ворота.

— Когда же?

— Скоро. Может, и этой ночью, если только успеют…

Посланец Кемаля Торлака осекся. Среди шороха листвы ему явственно послышался за гребнем стук катящегося камня. Он обернулся к спутникам:

— Погляди, Салман, что там! Время скверное — конский след перепутан с собачьим. Упаси Аллах, не выследил ли нас кто.

— Ступай с ним и ты, Ахмед, — приказал Шейхоглу Сату. — В случае чего дашь нам знать.

Ахмед устремился вслед за Салманом вверх по тропе.