Всё же было заметно, что он сильно удивлён таким поведением гостей...

После этого эпизода (по ходу обеда бутылку мы с Володей постепенно прикончили) беседа пошла свободнее. Мы накинулись на хозяина с вопросами. Спрашивали обо всём: о Сталине и Берии, о том, как мог Хрущёв не догадаться о заговоре...

Впоследствии я читал в мемуарах сына Хрущёва, что Высоцкий при этой встрече советовался с его отцом только о своих личных проблемах. Но на самом деле мы говорили с Хрущёвым о многом. Помню, я спросил:

— Правда ли, что в процессе десталинизации участвовал и Берия?

Ответ был неожиданно чистосердечным:

— Мы оба начинали, но независимо друг от друга.

То есть он подтвердил, что в либеральных реформах Берия тоже участвовал. Для меня в то время это было важнейшим признанием.

Очень много разговоров в своё время было об осетинском происхождении Сталина. Кроме Мандельштама, об этом писал и Троцкий, объясняя некоторые преступления Сталина мстительностью осетин и их приверженностью обычаям «кровавой мести». Когда я задал этот вопрос Хрущёву, Юлия улыбнулась:

— Вы это у Мандельштама прочли?

Увы, меня ждало разочарование: Никита Сергеевич об этом ничего не знал.

Спрашивали, как вели себя члены Политбюро по отношению к Сталину. Хрущёв рассказывал, что Сталин всех опасался, никому не доверял — даже себе самому. Про это Хрущёв, видимо, говорил и другим: эти слова прочно вошли в обиход исторической литературы о Сталине. Нам же Никита Сергеевич точно рассказал, где именно и когда он их услышал впервые:

— Как-то после войны приглашает Сталин нас с Анастасом Иванычем на обед — это было, кажется, в его резиденции на озере Рица. Никого больше из Политбюро не было. И тут он, к нашему великому удивлению, разоткровенничался: «Я никому не верю, даже самому себе».

Очень тепло Хрущёв говорил о Микояне, называл его по имени-отчеству. Всех прочих — по фамилии!

Много рассказывал про Берию:

— Провокатор! Подходил ко всем нам поочерёдно, отводил в угол и заводил такие разговоры: «Сталин — тиран, давайте соединимся, а то он нас всех уничтожит». Мы боялись, что он потом пойдет к Сталину и донесёт. Страшный был человек.

Рассказывая о Берии, рисуя его психологический портрет, Хрущёв коснулся и драматической сцены финального расставания «учеников с Учителем» на Ближней даче. (Его рассказ, кстати сказать, почти полностью совпадал с содержанием известной газетной публикации в аджубеевской «Неделе» периода оттепели, бывшей, по-видимому, литературной обработкой именно этого свидетельства.) Вот что мы от него услышали:

— Все мы, члены Политбюро, стояли недалеко от дивана, на котором лежал умирающий. Когда у него закрылись глаза, мы решили, что это конец, он скончался. Первым отреагировал Берия. Торжествующим голосом он вскрикнул: «Тиран умер!»

Мы пребывали в молчании: каждый был погружён в свои мысли. Но спустя мгновение у Сталина, к нашему изумлению, начали медленно приподниматься веки. Нас охватил ужас, а Берия, подскочив к дивану, рухнул на колени, схватил руку Сталина, стал её целовать и, вышибая слезу, прошептал: «Я здесь, Иосиф Виссарионович».

Но вот вежды вождя вновь сомкнулись. Берия вскочил и снова закричал: «Тиран и убийца мёртв!»

Через несколько минут глаза Сталина приоткрылись и ещё раз уставились на нас. Мы окаменели. Берия же, один к одному, снова исполнил тот же номер. Эта комедия повторилась три-четыре раза, пока Сталин окончательно не смежил очи, на этот раз бесповоротно. Вот он какой был, Берия!.. Что рядом с ним этот, как его, — у Шекспира — ну как же его?

— Яго? Ричард Третий? Клавдий? — Все трое мы дружно устремились ему на помощь.

— Да нет, — мучительно ворошил в слабеющей памяти вереницу шекспировских злодеев Никита Сергеевич, — нет, этот, — ну как же его?.. Макбет! Так вот, перед Берией он — мальчишка!

По словам Хрущёва, единственным человеком, который мог открыто сказать Берии правду в лицо, даже в присутствии Сталина, был Молотов: «Ну, этот всё может».

На такой высокой литературной ноте и закончился этот рассказ о коварном экс-соратнике.

Помню Володин политический вопрос:

— Никита Сергеевич, неужели вы не догадывались, что Сталин сам санкционирует репрессии 1937 года?

Хрущёв в ответ рассказал большую историю о том, как он, в годы работы на Украине, по настоянию Сталина, скрепя сердце отпустил «на повышение» в Москву своего товарища и ближайшего сотрудника. И тот вскоре пропал из его поля зрения. А при очередной встрече в Москве Сталин, опережая вопрос Хрущёва и изобразив скорбную мину, сказал: «Представляешь, Никита, эти мерзавцы забрали его. Такого работника! Поздно узнал, ничего не смог сделать».