Шрифт:
Василий, Сёмкин отец, постучал кулаком об притолоку, не дождавшись ответа, шагнул в сени. Пошаркал ногами об вытертый половичок, стянул неопределенного цвета шапчонку, зажал в кулаке.
— Игнатьич! А, Игнатьич! — позвал он. — Дома ли?
— Заходи, коли пришёл, — донеслось из комнаты. — Чего на пороге мнешься?
Трофим Игнатьевич склонился над расстеленной на столе картой, возил по ней очки и что-то разглядывал.
— Я вот чего спросить пришёл, Игнатьич, — Василий переступал с ноги на ногу, мялся. — Насчёт сына. Сёмки, значит. Я твоему Виктору заявление подал…
— Подал — хорошо, — кивнул Трофим Игнатьевич. — Жди теперь. Как что появится — тебе сообщат.
— Да я вот… это… бабка Настасья говорит, что это… Сёмку намедни в посёлке видела…
— Да ну? — удивился старик. — Как же это? И домой не зашёл?
— Да я не знаю, жена темнит чего-то, — признался Василий. — Меня-то тоже не было… А только Настасья говорит, что Сёмка-то с твоего крыльца сходил и в лес подался… Примерещилось, может?
— Примерещилось, примерещилось, — старик согласно покачал лысой головой. — Чего ему от меня в лес сигать-то?
— Вот и я думаю, — облегчённо вздохнул Василий. — Чего ему мимо родного дома, да к тебе?.. Ну, я пошёл?.. И я вот, гляди, Игнатьич, новую жизнь начал. Второй день уже… Утром для поддержания… И больше ни-ни… Как полагаешь?
— Полагаю, Василий, если ты себя насупротив выпивки поставить сумеешь, — серьёзно сказал старик, — то это случится большая поддержка для вашего семейного очага. И Сёмка, глядишь, вернётся, если ты меня об этом спрашиваешь…
— Об этом, об этом, — радостно закивал Василий и решил в ответ на добрые слова польстить старику. — Ты, Игнатьич, хоть человек уже глубоко пожилой, а прямо в корень зришь. Удивительно даже, что в таком преклонном возрасте такой острый ум сохранил. Это ж не часто случается. Небось, знак на тебе какой…
— Какой знак! — невесело усмехнулся старик. — Здоровый образ жизни, работа, цель опять же… Но стар я стал, Василий, стар, ничего больше не могу… А надо, надо одно дело сделать…
— Так, может, подмогнуть чем, Игнатьич? — спросил Василий. — Я для тебя завсегда пожалуйста. Потому как уважаю твою честную трудовую биографию…
— Не балаболь, — строго одёрнул гостя старик. Поколебался, пожевал губами, потом горестно махнул рукой. — Ладно, Василий, доверю я тебе государственную тайну. Только ты её храни, как… ну, как чекушку на опохмел. Понял?
— Понял, Игнатьич, понял, — Василий перекрестился, а потом изобразил пионерский салют. — Истинный крест и честное пионерское. Извиняй, других клятв не ведаю, но эти всегда за правду почитал.
— Э-эх, стар я… — ещё раз вздохнул старик. Он понимал, что пьянице Василию нельзя доверить даже тайну местонахождения банки солёных огурцов, не то что… Ну, да что делать! Сына-то своего он, вроде, по-настоящему любит. Вот пусть и постарается… — Значит, слушай меня. Сёмка твой ввязался в разборы между питерской братвой и местными шпанскими [78] малолетками. Там ещё государственные интересы замешаны, но это для тебя неважно. Значит, в воскресенье, в четыре часа назначен у них общий сбор. Вот, карту-то понимаешь? Тогда гляди сюда, покажу — где. Вот здесь, скумекал? Я Сёмке строго-настрого заказал задание мое выполнить, а туда не соваться, схорониться на это время. Опасно это, силы там могут схлестнуться неизвестные. Но он пацан ндравный, может и побечь туда. Исходя из обстановки, твоя задача такая: явиться туда заранее, и, если Сёмку там узришь, хватай его в охапку и хоть силой держи-тащи оттуда подале. Ну, а если Сёмки там не будет, заляжь где-нибудь, пронаблюдай и потом мне всю обстановку доложишь. Только чтоб трезвый был! Мне твоих пьяных докладов не надо, да и с Сёмкой тебе по пьяни не совладать. Он пацан сильный. Всё понял, Василий?
78
Шпанскими — здесь: относящимися к шпане.
— Всё, Игнатьич, как на духу! Это там, значит, питерские наших ребятишек бить будут?
— Это я не знаю. Это как получится. Ты своё-то дело крепко уразумел?
— Так точно, Игнатьич! Выполнить и доложить! Будет сделано!
Василий ушёл, по привычке раскачиваясь из стороны в сторону, а Трофим Игнатьич присел к столу, нацепил на нос валяющиеся на карте очки и медленно покачал головой.
— Ох, дожил ты, участковый, дожил! — сказал он сам себе. — На боевую операцию — пьянчужку посылать… Самому бы пойти… Но сил нет. Ох, старость, старость!
С вечера субботы учитель истории Максим Павлович работал за компьютером почти до утра, потом задремал в кресле с книжкой, и телефонный звонок заставил его подпрыгнуть.
— А? Что? Куда? — спросил Максим Павлович. Спросил неизвестно у кого, потому что в квартире он проживал один, если не считать мыши Маши, живущей в норке под раковиной, и некоторого количества тараканов. Максим Павлович был человеком, к живым тварям лояльным, тараканов новомодными средствами не травил, а мышь Машу иногда даже подкармливал обрезками сыра. Но на его вопросы ни Маша, ни тараканы ответить не могли. Поэтому Максим Павлович снял трубку и услышал задыхающийся, тихий голос.
— Максим Палыч! Здравствуйте. Извините, пожалуйста, что я вам в воскресенье домой звоню… Это вас Лев Райтерштерн беспокоит…
— А, Лёвушка… Здравствуй, здравствуй, рад тебя слышать. Хочешь меня на концерт пригласить? Приду, приду непременно, ты же знаешь, я преданный поклонник твоего таланта…
— Нет, Максим Палыч, я не про это… То есть на концерт тоже, конечно… Спасибо… Но я хотел сказать про другое… Максим Палыч, если что-то не сделать, то их убьют. Или они убьют, потому что у них ружьё, а Капризка Ветлугина — снайпер! И Тадеуш — тореадор, он вообще отмороженный, вы же знаете, тореадоры, они быков убивают, а что те им сделали? А в милицию нельзя, потому что тогда те убьют Марину Мезенцеву и Вилли-инопланетянина…