Однако, нас несколько занесло, пора вернуться к Алексею Голенкову. Он пишет ещё и такое: «На при­ёме военачальников Сталинградской битвы Сталин всем жмёт руки, а Рокоссовского обнимает: «Спаси­бо, Константин Константинович». Феликс Чуев был талантливый поэт, но обожал такие эффекты: имя- отчество, объятья, лобзания, «Товарищ Сталин для меня святой!» и т.п. Однако, во-первых, Сталин, как известно, называл по имени-отчеству только Марша­ла Шапошникова, может быть, из уважения к тому, что он ещё в царское время был полковником Ген­штаба. А, во-вторых, когда и где был приём воена­чальников Сталинградской битвы? Не слышал.

Наконец, сам Рокоссовский рассказывал об этом вот что: «4 февраля (1943 года) по распоряжению Ставки меня и Воронова вызвали в Москву». Тут нелишне заметить, что в Сталинграде первый из них был генерал-лейтенантом, а второй - генерал- полковником артиллерии, но полученный ими 3 февраля перед отъездом в Москву приказ Сталина, в котором Верховный Главнокомандующий выражал благодарность войскам Донского фронта, адресо­вался уже маршалу артиллерии Воронову и генерал- полковнику Рокоссовскому.

Так вот, прилетели в Москву. «И в тот же день мы направились в Кремль и были приняты Сталиным. Он быстрыми шагами подошёл и, не дав нам по- уставному доложить о прибытии, стал пожимать нам руки, поздравляя с успешным окончанием операции по ликвидации вражеской группировки. Чувствова­лось, что он доволен ходом событий. Беседовали мы долго... Сталин в нужные моменты умел обворожить собеседника теплотой и вниманием и заставить на­долго запомнить каждую встречу с ним» (Цит. соч., с. 192).

Что ещё? «Лето 1943 года. Исход Курской битвы решён в нашу пользу благодаря плану Рокоссовско­го, на котором он настоял вопреки Жукову и Васи­левскому». Опять лбами! Но вот сам Рокоссовский: «В ночь на 5 июля были захвачены немецкие сапёры. Они показали: наступление назначено на три часа утра. До этого срока оставалось чуть более часа. Если пленные говорили правду, надо начинать запланиро­ванную артподготовку. Времени на запрос Ставки не было, промедление могло привести к тяжёлым по­следствиям. Представитель Ставки Г.К.Жуков, кото­рый прибыл к нам накануне вечером, доверил реше­ние вопроса мне.

Считаю, что он сделал правильно. Это позволи­ло мне немедленно дать распоряжение об открытии огня. В 2 часа 20 минут 5 июля гром орудий разо­рвал предрассветную тишину...» (там же, с. 217). И кто же тут кому «вопреки»?

А вот что, тоже упомянув о пленных сапёрах, пи­сал Жуков: «К.К.Рокоссовский спросил меня:

– Что будем делать? Докладывать в Ставку или да­дим приказ?

– Время терять не будем, Константин Константи­нович. Отдавай приказ, как предусмотрено планом фронта и Ставки, а я позвоню Верховному и доложу о принятом решении» (Цит. соч., т. 2, с. 168). И кто же кому тут «вопреки»?

А Голенков опять своё: «1944 год. В операции по освобождению Белоруссии («Багратион») Сталин принимает план Рокоссовского (опять против Жукова и Василевского)...» Ну, просто вредители были эти два субчика! Только и знали, как бы насолить, только и думали, как бы сунуть палку в колесо победонос­ной колесницы. Автор не может понять, что решались сложнейшие и важнейшие для судьбы родины вопро­сы, что люди высказывали разные мнения, спорили, убеждали друг друга. А он в расхождении мнений, в фактах несогласий видит тупое противодействие тупых людей таланту, постоянное подсиживание, интриганство. Но ведь и сам Сталин, которого Го­ленков считает всеведущим и всемогущим, на самом дела нередко колебался, изменял свои решения, от­кладывал операции. Например, Жуков пишет в связи с планом той же Курской битвы, что командующий Центральным фронтом Рокоссовский ещё 10 мая до­кладывал в Ставку: «Подготовлена контрподготов­ка, в которой участвует вся артиллерия 13-й армии и авиация 16-й воздушной армии». Но «иначе смо­трел» на дело командующий Воронежским фронтом генерал Ватутин. «Он предлагал Верховному нане­сти упреждающий удар по белгородско-харьковской группировке. В этом его полностью поддерживал член Военного совета Н.С.Хрущёв.

А.М.Василевский, А.И.Антонов и другие работ­ники Генштаба не разделяли предложение коман­дования Воронежского фронта. Я полностью был согласен с мнением Генштаба, о чём и доложил И.В.Сталину». А что тот? «Верховный сам всё ещё колебался - встретить ли противника обороной (на Курской дуге) или нанести упреждающий удар... После многократных обсуждений Верховный решил встретить наступление немцев (на Курской дуге) ог­нём всех видов глубоко эшелонированной обороны» (там же, с. 155-156). Колебался Сталин и по поводу плана «Багратион». Да ещё как! На заседании Став­ки два раза просил Рокоссовского выйти в другую комнату и ещё подумать, ещё всё взвесить.

А лишённый способности сомневаться Голенков заявляет, что в Белоруссии немцы на фронте в 900 километров были разгромлены, «несмотря на их превосходство в численности и технике». Историк просто не имеет представления о том, как шла война. Во-первых, не 900, а все 1100 вёрст. И ведь это же 44-й год! Тогда во всех крупных операциях у нас было уже не малое и всестороннее превосходство. И заслу­га в успехе здесь не одного Рокоссовского, хотя, судя по всему, она главная. Для разгрома врага привлека­лись 1-й Прибалтийский фронт (И.Х.Баграмян), 3-й Белорусский (И.Д.Черняховский), 2-й Белорусский (Г.Ф.Захаров) и 1-й Белорусский (К.К.Рокоссовский). Как и в декабре 1941-го не Рокоссовский один со сво­ей 16 армией «спас Москву» (С.Крюков) и не Жуков один со своим Западным фронтом, - спасли столицу совместные усилия нескольких фронтов и армий.

И соотношение сил в операции «Багратион» было такое :у немцев - 1200 тысяч человек, а у нас - 2400 тысяч, и дальше: орудий и миномётов - 9500 и 36400, танков и САУ - 900 и 5200, самолётов -1350 и 5300... Ну знать же надо! Бесполезно призывать Млечина и

Сванидзе заглядывать в книги, ибо у них цель обрат­ная правде. Но те, кто вроде бы хочет сказать правду о войне, должны же знать факты и цифры. А такие за­явления и дают основание тому же малограмотному М.Солонину долдонить: «У историков наших про­тивник всегда был «многократно превосходящий». Так на кого ж вы работаете, господа-товарищи?