Пилот делает объявление. Я был прав. Самолет возвращается к терминалу.

— Пожалуйста, оставайтесь в салоне до получения дальнейшей информации.

— Что это значит? — спрашивает Джулия.

— Ничего хорошего.

Морс нанес мне личную обиду. И он за это заплатит.

— И что нам делать? Мы вернемся в Юту?

— Так нельзя.

— Чего нельзя?

— Нельзя возвращаться.

Я действую быстро, пытаясь достать билеты в Финикс через Денвер. Единственные доступные места — в эконом-классе. Агент хихикает, сообщая мне об этом; я уже имел с ним дело и знаю, что он сволочь. Болезненный тип, вечно чихает и кашляет и, несомненно, испытывает садистское удовлетворение, протягивая пассажирам покрытые микробами посадочные талоны. Если бы только Морс сознавал, как скверно влияют на его руководительский рейтинг подобные сотрудники — ворчливые, точно диккенсовские клерки, без всякого представления о прогрессе и фирменной благожелательности. Государственный уполномоченный по бейсболу? Никаких шансов. Уполномоченный по юношеской футбольной лиге — ну, может быть.

Агент берет трубку, когда я отхожу. Рапортует начальству? Понять невозможно.

По пути к выходу мы покупаем мокко и булочки с корицей. Двенадцать долларов. Джулия в ярости. Она пробует кофе и говорит, что он даже не горячий. Мой тоже, но я и не ожидал. Таков секрет удовлетворения. Джулия расспрашивает насчет книги, но я говорю: «Позже». Предполагалось, что я с ней побеседую. Но мы молчим. Мимо нас по транспортеру бегом торопится горластая компания моряков в униформе. Проезжает тележка, в которой сидит слепой, — его трость торчит вбок и чуть не задевает людей.

Самолет в Денвер — это «Боинг 727», с потрепанной обшивкой салона и вылинявшими крыльями, черные пятна ржавчины видны вокруг каждого болта. Самолет громыхает, когда пронизывает облака и вырывается в освещенную солнцем синеву, где полно неприятных воздушных водоворотов. Джулия стискивает мое запястье, а свободной рукой теребит серебряный крестик, который висит у нее под рубашкой, на груди. Что это за веяние? Она опять «родилась заново»? В последнее время Бог то и дело предъявляет права на людей. Я по-прежнему в его списке — или он пропустил мое имя? Самолет вновь подскакивает — Джулия опускает голову и не поднимает ее, пока толчки не прекращаются. От страха ее лицо приобретает здоровый оттенок.

— Я не могу вернуться. Конечно, собираюсь домой… но не могу. Я запуталась, — говорит она.

Видно, что сестра хочет поговорить, но здесь не то место. Невозможно свободно двигаться, жестикулировать. У перенаселения есть свой «потолок» — если разделить земную поверхность на сегменты размером с одно небольшое кресло. Еще один новорожденный — и здравствуй, каннибализм.

— Кейт слишком обо мне заботится. Из-за этого я чувствую себя… поднадзорной. Он никогда не допивает молоко — оставляет его для меня. Когда мы просыпаемся утром, я вижу, что одна занимаю почти всю кровать, а Кейт чуть не падает с краю.

— Семья — это закрытая динамическая система.

— Рассказать тебе кое-что? Мы покупали машину. Кейт сказал, мне нужно что-нибудь безопасное, с большим количеством пневмоподушек, а мне хотелось грузовой автомобиль, чтобы перевозить собачьи конуры. Продавец показывает нам минивэны, а я прошу, чтоб показал пикапы. В один я просто влюбилась. Спрашиваю, насколько они безопасны по сравнению с минивэнами. «Не очень», — говорит продавец. Я поворачиваюсь к Кейту и говорю: «Решай, милый», — а он не отвечает, просто стоит столбом. Мне стало неприятно. Как будто его вдруг хватил удар, или он впал в ступор. Наконец я сказала: «Ну ладно, давай купим минивэн». И ничего. Пустота. Буквально пришлось его трясти.

Она продолжает болтать, но я не слушаю. Облака внизу имеют замысловатые очертания — они покрыты вмятинами, извилинами, складками, с широкими эстуариями по краям. (Вот оно — наконец-то я использовал слово «эстуарий».) На земле — среда, но какой день в Небе? Иногда, по вечерам, летя на восток, я вижу, как на землю спускается ночь, и испытываю ощущение бессильного всеприсутствия. Знать, что и когда грядет, видеть места, где это уже произошло, — иллюзия мудрости. Но почему-то она не помогает.

Джулия продолжает говорить. Я почти не слушаю, но остаюсь ее братом просто потому, что сижу рядом и испускаю тепло. Несомненно, она говорит о свадьбе, но лишь единожды ей удается расшевелить меня — своего первого героя и защитника. Мы говорим об отце так, как будто любим его, но знаем некий секрет, открывшийся лишь впоследствии; пока отец был жив, он по большей части доставлял нам проблемы. Он взял на себя слишком многое — дом, грузовики с пропаном, кредиты, мать, — и мы видели, что он слабеет. Отцовский бизнес был нашей защитой, всем, что мы имели, но ничто не защищало его самого, и это нас пугало. Мы приберегали свою любовь друг для друга, потому что остальное казалось полученным под залог, с большим риском.