И тысячи асхабадцев, неся на плечах гроб с телом революционера, вошли в кладбищенские ворота и зашагали среди частокола крестов. Куколь-Яснопольский не посмел въехать на кладбище. Так и стояли конные казаки у кладбища до тех пор, пока не кончились похороны и толпы начали расходиться по домам.

Надвигался душный июльский вечер…

До самой осени в Асхабаде наблюдалось относительное затишье. Отбурливший во время похорон Стабровского город словно прислушивался, присматривался и спрашивал: «Что же будет дальше?»

Власти Закаспия, теша себя сознанием, что, слава богу, массовые митинги и демонстрации прекратились, а издание газеты «Асхабад» остановлено самим министром внутренних дел, встречали золотую асхабадскую осень развлечениями. В городском саду и в офицерском клубе выступали приезжие артисты, уже пестрели цирковые афиши, извещая о скором открытии осеннего сезона. На ипподроме каждое воскресенье устраивались скачки.

В один из воскресных дней начала октября генерал Уссаковский приехал на ипподром в фаэтоне вместе с чиновником особых поручений Остен-Дризеном. Полусотня казаков сопровождала их. У входа на ипподром Уссаковский слез с коляски первым и подал руку Остен-Дризену, хотя гость и чином был ниже, и должность занимал не генеральскую. Столь величайшее почтение Уссаковский оказывал гостю по весьма важным обстоятельствам: дело в том, что Остен-Дризен был командирован в Закаспий самим туркестанским генерал-губернатором Тевяшовым. Месяц назад Остен-Дризен, приехав в Асхабад, предъявил документ о праве проверки политической обстановки в Закаспий, тем самым недвусмысленно дав понять, что, по сути, проверяется боеспособность генерал-лейтенанта Уссаковского и его штаба со всеми военными и хозяйственными службами.

Взойдя на трибуну и усевшись в плетеные кресла, генерал и его гость подождали пока усядутся другие господа, затем направили взоры на джигитов; несколько человек, в светлых атласных рубахах и белых тельпеках, проезжали застоявшихся коней по скаковой полосе.

— У вас в Ташкенте тоже, небось, проводят скачки? — спросил Уссаковский.

— Проводят, — отозвался гость, не сводя глаз с джигитов. — У нас больше козлов дерут. Слышали о коз-лодрании?

— Отчего же не слышать, — отозвался Уссаковский и подумал: «С намеками, сволочь, изъясняется. Небось, и меня, как козла, хотят разодрать… Иначе почему молчит, не докладывает — чем недоволен? Вчера еще приехал, и хоть бы слово о замеченных недостатках. Видно, решили одним махом снять голову с Уссаковского».

— Между прочим, я уже наблюдал ваши скачки на Челекене, — сказал Остен-Дризен. — Правда, туземная голытьба не дала как следует насладиться столь прекрасным зрелищем.

— Что так? — насторожился генерал.

— С требованиями пожаловали. Сижу этак на паласе, пью чай и гляжу на джигитов, а тут приходят какие-то юродивые и суют бумагу: подай им восьмичасовой рабочий день и больницу.

— Это общая картина в области, — с пренебрежением ответил Уссаковский. — В Красноводске, Кизыл-Арвате, Асхабаде — везде одно и тоже.

— Приятно, что не возражаете, господин генерал, — довольно улыбнулся Остен-Дризен.

— А что тут такого?

— А то, что до прошлого года в Ташкенте и Самарканде вовсе не наблюдалось революционеров. А теперь и там есть. И все оттого, что в Закаспии ослаблен надзор. Позволили им демонстрировать, бастовать… С паспортным режимом у вас тоже не все в порядке. Переселенцев много, и все голодранцы из русских деревень. Дали волю народу, вот он и бастует.

— Да уж какая воля, господин Остен-Дризен? Тюрьма асхабадская забита революционерами. Вы имели случай посетить Кизыл-Арват: знаете, как обошлись тамошние власти с рабочими мастерских… Всех зачинщиков, взорвавших бомбу, к суду привлекли по 126-й.

— Грубо работает ваша жандармерия, грубо, — поморщился Остен-Дризен. — Если б соблюдалась повседневность поддержания порядков, уверяю вас, не было бы ни взрывов бомб, ни сходок, ни демонстраций.

— Оно, конечно, так, — согласился Уссаковский. — Но если взять обстановку в целом… — И про себя: «Вот, сволочь. Можно подумать, в Петербурге, Москве или в Баку лучше с порядками! Ясно как божий день: сбросить хотят с поста начальника области… Задобрить бы тебя, скотина ты эдакая». И генерал, извинившись перед гостем, лишь на минуту отлучился. Подойдя к Махтумкули-хану, он что-то сказал ему на ухо, отчего хан сначала напыжился, а потом заулыбался, польщенный. И генерал вновь вернулся к гостю и сел в кресло.

— Между прочим, — продолжал Остен-Дризен, — в аулах Западного Закаспия тоже наблюдаются некоторые беспорядки. В Гасан-Кули, например, рыбаки отказались платить налоги и требуют, чтобы кибиточные подати сократили вдвое. Какой-то дьявол, не то бахши, не то бачи, распространил среди них слух, будто баи и ханы не платят русским властям никаких налогов: расплачивается за них беднота.

— Бывает иногда и такое, — согласился вновь Уссаковский. — Но вряд ли сами туркмены пропагандой революции занимаются. Тут скорее всего, не бахши, а какой-нибудь купец-керосинщик по аулам проехал и наплел небылиц.