— Ну, сволочи! — взревел Шелапутов и встал на шпалы перед паровозом. — Вячеслав, Иван! — позвал он. — Становитесь, не пропустим контру. Пусть давят!

Взявшись за руки, забастовщики встали перед паровозом. К этому времени осмелевшая толпа придвинулась к линии и начала оттеснять солдат.

— Огонь! — скомандовал полковник. — Солдаты, я приказываю стрелять в бунтовщиков!

И тут появилась полурота солдат-железнодорожников во главе с Метревели.

— Товарищ Нестеров! — крикнул он. — Да не бойтесь вы! У солдат винтовки не заряжены! Товарищи солдаты, а вы чего таращите глаза? Неужели против своих же рабочих нацелите ружья? Да здравствует социализм, товарищи!

Метревели первым спрыгнул вниз на рельсы и обнял Нестерова. Примеру его последовали и другие. Начались объятия и рукопожатия. Полковник сунул револьвер в кобуру и побежал прочь, ругаясь на ходу. Машинист глупо улыбался и изумленно смотрел на ликующую толпу. Потом слез на перрон и подошел к Нестерову:

— Что же прикажете делать-то?

— Отцепляй паровоз и поезжай в депо!

Машинист вновь поднялся и паровоз дал задний ход. Прицепщик отцепил грузную клокочущую махину от первого вагона и она, свистнув задорно, побежала прочь.

— Ну, вот так-то будет лучше, — удовлетворенно проговорил Нестеров и велел Вахнину: — Вячеслав, иди объяви пассажирам, чтобы не беспокоились особенно. Придется задержаться им в Асхабаде… Пойдемте, товарищи, на телеграф.

Спустя полчаса Нестеров телеграфировал в Чард-жуй, Мерв, затем в Кизыл-Арват: «Движение на железной дороге остановить. Не пропускать ни одного состава. Председатель забастовочного комитета Нестеров». Ответы поступили тотчас. Из Чарджуя сообщали, что вместе с железнодорожниками бастуют речники Амударьинской флотилии и печатники. Мерв сообщил: движение остановлено, забастовочный комитет образован… Из Кизыл-Арвата пришло совершенно необычное сообщение: «Здорово, Иван. Это я — Батраков. Движение остановлено. Но как быть с маленькими станциями? Там нет воды. Чего будут пить люди?»

— Ну, братцы мои! — воскликнул Нестеров. — Кизыл-Арват в надежных руках. — И тотчас продиктовал телеграфисту: «Здравствуй, Иван Гордеич, это я — Нестеров. Но дружба дружбой, а приказ изволь выполнять. Чтобы ни одного поезда ни туда, ни обратно! Понял?» — И вновь ответ: «Не теряй голову, Ванюша, в горячке-то. Надо сделать снисхождение маленьким станциям. Нельзя людям жить без воды».

— Тьфу ты, настырный! — вспылил Нестеров и вышел из телеграфной конторки.

Вахнин, удовлетворенный ходом дел, доложил:

— Думаю, не будешь против: мы экспроприировали личный вагон начальника станции. Там обоснуемся… Там и заседать будем.

— Хорошо… Пойдем туда, — согласился Нестеров.

Вечером в городском саду шумел митинг. Выступали рабочие, студенты, солдаты. По настоянию деповцев, с целью поддержания порядка в городе, были закрыты все питейные заведения и все магазины, кроме продовольственных. Забастовали обе гимназии и техническое училище: занятия прекратились. Солдат Метревели заявил на митинге, что армия никогда не станет стрелять в рабочих. К бастующим присоединились сначала местная артбатарея, а за ней и железнодорожный батальон, решительно отказавшийся от нарядов на паровозы и в мастерские, куда направило их начальство взамен забастовавших машинистов и рабочих…

Генерал Уссаковский, видя, что войска гарнизона вышли из повиновения и заставить их выступить против бастующих ни в коей мере не удастся, закрылся у себя на квартире. Окруженный охраной, он меланхолично отвечал на телефонные звонки подчиненных и не принимал никаких действий. Начальник уезда, полковник Куколь-Яснопольский, видя, что генерал сник, «пробился» к нему в дом.

— Ваше превосходительство, что делается не улицах! — вытаращив глаза, воскликнул он, — А вы пребываете в совершеннейшем спокойствии!

— Что от того, что вы носитесь, потрясая плеткой, по городу? — отвечал Уссаковский. — Горожан такой мерой вы не вразумите и не испугаете, а себе завоюете самую недобрую славу.

— А что ж, по-вашему? Сидеть сложа руки? Вы могли бы пойти в казармы и личным примером увлечь за собой вверенные вам войска!

— Глупости, господин полковник. Вы совершенно не чувствуете настроение солдатских масс. И многих офицеров. Что-то я не вижу, чтобы хоть один поднял клич против народа!

— Ваше превосходительство, но сидеть бездействуя, это значит, обречь себя на погибель.

— О какой погибели вы говорите, полковник? Если вы не станете натравлять солдат на рабочих, то с вас и волоска не упадет.

— Да я другой погибели боюсь, — возразил Куколь-Яснопольский. — Погоны ведь снимут… свои же… Государь… Командование…

— Весьма вероятно, — подумав, согласился Уссаковский. — Но вы можете честно сослужить службу государю и в нынешней обстановке, если будете поддерживать порядок в городе.