На встрече в Гонконге я предлагал министрам стран Юго-Восточной Азии некоторые совместные действия. Если бы эти страны ввели валютный контроль - контроль, нацеленный на предотвращение ущерба, который нанесет бегство спекулятивного капитала из их стран,- путем координированных действий, они смогли бы противостоять давлению, которое, несомненно, было бы оказано на них международным финансовым сообществом, и таким образом смогли бы оградить свои экономики от беспорядков на мировых рынках. Министры намерены были встретиться к концу года с целью выработки плана. Но едва они распаковали свои чемоданы, вернувшись из Гонконга, как кризис охватил сначала Индонезию, а в начале декабря и Южную Корею. Тем временем и другие страны подверглись атакам валютных спекулянтов - от Бразилии до Гонконга. Они выдержали эти атаки, но очень дорогой ценой.

Кризис развивался по двум характерным схемам. Одна из них наиболее ярко проявилась в Южной Корее - стране с впечатляющей историей экономического роста. Возрождаясь из руин, оставленных Корейской войной [28] , Южная Корея сформировала стратегию роста, в результате которой за тридцать лет ее душевой доход увеличился в восемь раз, резко сократилась бедность, грамотность стала всеобщей, и Южная Корея далеко продвинулась в ликвидации технологического разрыва в сравнении с наиболее передовыми странами. К концу Корейской войны страна была беднее, чем Индия; к началу 1990-х годов она присоединилась к Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), клубу передовых промышленных стран. Корея сделалась крупнейшим в мире производителем компьютерных чипов, а ее огромные конгломераты «Самсунг», «Дэу» и «Хюндай» производили товары, известные во всем мире. Но если в начальный период трансформации Корея жестко контролировала свои финансовые рынки, то впоследствии под давлением Соединенных Штатов она вынуждена была, хотя и неохотно, разрешить своим фирмам делать займы за рубежом. Однако, делая займы за рубежом, фирмы открыли себя превратностям международного рынка: в конце 1997 г. по Уолл-стрит поползли слухи, что Южная Корея испытывает трудности, что она не в состоянии осуществить ролл-овер кредитов [29] западных банков, по которым наступают сроки платежей, и что у нее нет резервов для их возврата. Такие слухи часто становятся самоосуществляющимися пророчествами. До меня дошли эти слухи во Всемирном банке задолго до того, как они появились в газетах, - и я знал, что это означает. Банки, еще незадолго до этого стремившиеся давать деньги в долг Корее, решили не пролонгировать свои кредиты. Как только это решение было принято, пророчество осуществилось, и в Корее начались трудности.

События по второй схеме развернулись в Таиланде, где вина за развязывание кризиса лежит на спекулятивной атаке (в сочетании с высоким уровнем краткосрочной задолженности). Спекулянты, считавшие, что произойдет девальвация, пытались превратить баты в доллары, пользуясь свободой конвертируемости, т.е. возможностью обменивать местную валюту на доллары или любую другую валюту, что можно было сделать легко. Но когда спекулянты продают валюту, ее курс падает, и пророчество самоосуществляется. Противодействуя этому, правительство обычно старается поддержать отечественную валюту. Оно продает доллары из своих резервов (их страна откладывает на черный день, чаще всего в долларах), покупая местную валюту, чтобы не упал ее курс. Но в конце концов у правительства кончаются валютные резервы. Валютный курс резко летит вниз. Спекулянты довольны. Они оказались правы. Они теперь могут снова скупать валюту и получать жирную прибыль. Норма рентабельности может быть колоссальной. Допустим, что спекулянт обращается в тайский банк и занимает 24 млрд. батов, которые он по существующему курсу обращает в 1 млрд. долл. Через неделю валютный курс падает, вместо 24 батов за доллар он теперь составляет 40. Спекулянт конвертирует 600 млн. долл. в 24 млрд. батов и возвращает кредит. Оставшиеся 400 млн. долл. составляют его прибыль - хорошее вознаграждение за неделю работы с минимальным вложением собственного капитала. Уверенный в том, что ревальвации бата не будет (т.е. курс не возрастет с 24 батов за доллар, скажем, до 20), спекулянт почти ничем не рискует; в худшем случае курс не изменится, и он потеряет проценты по кредиту за одну неделю. По мере того как ощущения неизбежности девальвации возрастают, шансы сделать деньги становятся неотразимо притягательными, и спекулянты со всего мира слетаются, чтобы воспользоваться ситуацией.

Если кризис развивался по знакомым схемам, такими же были и ответные меры МВФ: он сделал выброс огромной суммы денег (общая сумма выкупных пакетов, включая средства, выделенные «большой семеркой», составляла 95 млрд. долл.){12} для того, чтобы азиатские страны могли поддерживать валютный курс. Как полагали в МВФ, если рынок уверует в то, что в сундуках достаточно денег, не будет смысла атаковать валютные курсы, и таким образом «доверие» будет восстановлено. Но эти деньги послужили другим целям: они позволили странам обеспечить долларами свои фирмы, чтобы те смогли возвратить западным банкирам их кредиты. Иначе говоря, это было частью выкупа плохих кредитов для международных банков, частью выкупа долгов стран-должников; кредиторы в результате не должны были в полной мере отвечать за последствия того, что они выдали плохие кредиты. А страна за страной, где с помощью денег МВФ валютный курс временно поддерживался на завышенном неустойчивом уровне, испытывали последствия иного рода: богатые люди внутри страны использовали возможность конвертировать свои деньги в доллары по выгодному обменному курсу и переводить их за границу. Как мы увидим в следующей главе, наиболее вопиющие примеры этого происходили в России после выдачи кредита в июле 1998 г. Это же явление, называемое более нейтрально - «бегством капитала», сыграло ключевую роль в серьезном кризисе, охватившем Мексику в 1994-1995 гг.

МВФ сочетал кредиты с условиями в едином пакете, который, как предполагалось, должен был разрешить проблемы, ставшие причинами кризиса. На эти условия, так же как и на деньги, возлагалась задача побудить рынки к пролонгированию кредитов, а спекулянтов - к поиску легкой Наживы в других местах. Ингредиенты этих программ неизменно включали высокие процентные ставки, в случае Восточной Азии - гораздо более высокие ставки плюс сокращение государственных расходов и повышение налогов. Они включали также «структурные реформы», т.е. изменения в структуре экономики страны, в которой, по мнению МВФ, коренились проблемы. Для Восточной Азии не только навязывались такие условия, как повышение процентных ставок и сокращение государственных расходов, но и выдвигались дополнительные условия, требовавшие от страны политических и экономических перемен, коренных реформ - увеличения открытости экономики, прозрачности и лучшего регулирования финансового рынка, равно как и более мелких реформ, например отмены монополии на гвоздику (пряности) в Индонезии.

МВФ уверял, что, навязывая эти условия, он следовал своему долгу и ответственности. Предоставляя миллиарды долларов. Фонд считал, что несет ответственность не только за то, чтобы кредиты были возвращены, но и за то, чтобы страны «осуществляли правильные действия» для восстановления своего экономического здоровья. Если макроэкономический кризис был вызван структурными проблемами, нужно было браться за решение этих проблем. Широкий спектр условий означал, что страны, принявшие помощь МВФ, должны были отказаться в значительной мере от своего экономического суверенитета. Часть возражений против программ МВФ основывается именно на этом, как и на том основании, что в итоге подрывается демократия; другие возражения - на том, что некоторые условия не помогали (и, что можно доказать, не были для этого предназначены) восстановить экономическое здоровье страны. В главе второй уже говорилось об условиях, не имевших никакого отношения к возникшим проблемам.

Эти программы вместе со всеми их условиями и со всеми их деньгами полностью провалились. Предполагалось, что они остановят падение валютных курсов; но те продолжали падать, и не было признака того, что рынки ощущали «помощь, пришедшую от МВФ». В каждом случае МВФ, испытывая замешательство оттого, что предписанное лекарство не помогает, обвинял правительство страны в несерьезном восприятии необходимости реформ. В каждом случае МВФ объявлял всему миру, что существуют фундаментальные проблемы, которые надо решить прежде, чем начнется настоящее оживление экономики. Это можно сравнить с криком «пожар!» в театре, переполненном людьми: инвесторы, которых диагноз проблем убеждал больше, чем предлагаемые решения, бежали прочь{13}. Критика МВФ не восстанавливала доверие, которое привело бы к поступлению капиталов в страну, а скорее способствовала их паническому бегству. В результате этих и многих других причин, к которым я вскоре обращусь, среди значительной части развивающегося мира распространилось ощущение, разделяемое и мною, что МВФ сам стал скорее частью трудных проблем развивающихся стран, чем инструментом их решения. Действительно, в ряде стран, охваченных кризисом, и рядовые граждане, и многие государственные чиновники, и бизнесмены, думая об экономическом и социальном шторме, обрушившемся на их страны, продолжают называть его просто «МВФ», как раньше говорили «чума» или «Великая депрессия». Исторические даты отмечаются «до» и «после» МВФ, так же как в странах, опустошенных землетрясением или иным стихийным бедствием, датируют события, случившиеся «до» и «после» землетрясения.

По мере развития кризиса росла безработица, ВВП падал и закрывались банки. Уровень безработицы вырос в четыре раза в Корее, в три раза - в Таиланде, в десять раз - в Индонезии. В Индонезии к августу 1998 г. работу потеряли почти 15 процентов мужчин, имевших ее в 1997 г., от экономического опустошения больше всего пострадали городские зоны главного острова - Явы. В Южной Корее городская бедность увеличилась почти втрое и почти четверть населения пополнила ряды бедняков; в Индонезии бедность удвоилась. В некоторых странах, например в Таиланде, люди, потерявшие рабочие места в городах, вернулись на свою сельскую родину, усилив давление на население деревни. В 1998 г. ВВП Индонезии упал на 13,1 процента, Кореи - на 6,7, Таиланда- на 10,8 процента. Через три года после кризиса ВВП Индонезии был ниже докризисного на 7,5 процента, а Таиланда - на 2,3 процента.