Стихотворения
вернуться

Баркова Анна Александровна
Шрифт:

1950

Герои нашего времени

Героям нашего времени Не двадцать, не тридцать лет. Тем не выдержать нашего бремени, Нет! Мы герои, веку ровесники, Совпадают у нас шаги. Мы и жертвы, и провозвестники, И союзники, и враги. Ворожили мы вместе с Блоком, Занимались высоким трудом. Золотистый хранили локон И ходили в публичный дом. Разрывали с народом узы И к народу шли в должники. Надевали толстовские блузы, Вслед за Горьким брели в босяки. Мы испробовали нагайки Староверских казацких полков И тюремные грызли пайки У расчетливых большевиков. Трепетали, завидя ромбы И петлиц малиновый цвет, От немецкой прятались бомбы, На допросах твердили «нет». Мы всё видели, так мы выжили, Биты, стреляны, закалены, Нашей родины, злой и униженной, Злые дочери и сыны.

1952

Старуха

Нависла туча окаянная, Что будет — град или гроза? И вижу я старуху странную, Древнее древности глаза. И поступь у нее бесцельная, В руке убогая клюка. Больная? Может быть, похмельная? Безумная наверняка. — Куда ты, бабушка, направилась? Начнется буря — не стерпеть. — Жду панихиды. Я преставилась, Да только некому отпеть. Дороги все мои исхожены, А счастья не было нигде. В огне горела, проморожена, В крови тонула и в воде. Платьишко все на мне истертое, И в гроб мне нечего надеть. Уж я давно блуждаю мертвая, Да только некому отпеть.

1952

Если б жизнь повернуть на обратное…

Если б жизнь повернуть на обратное, Если б сызнова все начинать! Где ты, «время мое невозвратное»? Золотая и гордая стать! Ну, а что бы я все-таки делала, Если б новенькой стала, иной? Стала б я на все руки умелая, С очень гибкой душой и спиной. Непременно пролезла бы в прессу я, Хоть бы с заднего — черт с ним! — крыльца, Замечательной поэтессою, Патриоткою без конца. …Наторевши в Священном Писании, Я разила бы ересь кругом, Завела бы себе автосани я И коттеджного облика дом. Молодежь бы встречала ощерясь я И вгоняя цитатами в дрожь, Потому что кощунственной ересью Зачастую живет молодежь. И за это большими медалями На меня бы просыпалась высь, И быть может, мне премию дали бы: — Окаянная, на! Подавись! Наконец, благодарная родина Труп мой хладный забила бы в гроб, В пышный гроб цвета красной смородины. Все достигнуто. Кончено, стоп! И внимала бы публика видная Очень скорбным надгробным словам (Наконец-то подохла, ехидная, И дорогу очистила нам!): Мы украсим, друзья, монументами Этот славный и творческий путь… И потом истуканом цементным мне Придавили бы мертвую грудь. И вот это, до дури пошлое, Мы значительной жизнью зовем. Ах, и вчуже становится тошно мне В арестантском бушлате моем. Хорошо, что другое мне выпало: Нищета, и война, и острог. Что меня и снегами засыпало, И сбивало метелями с ног. И что грозных смятений созвездия Ослепляют весь мир и меня, И что я доживу до возмездия, До великого судного дня.

1953

Чем торгуешь ты, дура набитая…

Чем торгуешь ты, дура набитая, Голова твоя бесталанная? Сапогами мужа убитого И его гимнастеркой рваною. А ведь был он, как я, герой. Со святыми его упокой. Ах ты, тетенька бестолковая, Может, ты надо мною сжалишься, Бросишь корку хлеба пайкового В память мужа его товарищу? Все поля и дороги залило Кровью русскою, кровушкой алою. Кровью нашею, кровью вражеской. Рассказать бы все, да не скажется! Закоптелые и шершавые, Шли мы Прагой, Берлином, Варшавою. Проходили мы, победители. Перед нами дрожали жители. Воротились домой безглазые, Воротились домой безрукие, И с чужой, незнакомой заразою, И с чужой, непонятною мукою. И в пыли на базаре сели И победные песни запели: — Подавайте нам, инвалидам! Мы сидим с искалеченным видом, Пожалейте нас, победителей, Поминаючи ваших родителей.

1946, 1953

Ночь. И снится мне твоя рука…

Ночь. И снится мне твоя рука На безумной голове моей. Ночь. Постель холодная жестка, За окном свистящий снеговей. Словно сбились ветры всей земли В буйный и нестройный пьяный круг И мятеж свирепый завели, Рушат все, ломают все вокруг. И дрожит от ужаса жилье — Наш приют и наш казенный дом, Одеяла наши и белье — Все казенным мечено клеймом. Где-то строго охраняют лист С записью преступных наших дел, А за окнами злорадный свист: «Восставайте с нами все, кто смел!»

1954

Благополучие раба

И вот благополучие раба: Каморочка для пасквильных писаний. Три человека в ней. Свистит труба Метельным астматическим дыханьем. Чего ждет раб? Пропало все давно, И мысль его ложится проституткой В казенную постель. Все, все равно. Но иногда становится так жутко… И любит человек с двойной душой, И ждет в свою каморку человека, В рабочую каморку. Стол большой, Дверь на крючке, замок-полукалека… И каждый шаг постыдный так тяжел, И гнусность в сердце углубляет корни. Пережила я много всяких зол, Но это зло всех злее и позорней.

1954

Дурочка

Я сижу одна на крылечке, на крылечке, И стараюсь песенку тинькать. В голове бегает, кружится человечек И какой-то поворачивает винтик. Я слежу вот за этой серенькой птичкой… Здесь меня не увидит никто. Человечек в голове перебирает вещички, В голове непрестанное: ток, ток. «Это дурочка», — вчера про меня шепнули, И никто не может подумать о нём. А, чудесная птичка! Гуленьки, гули! Человечек шепчет: «Подожги-ка свой дом». Голова болит из-за тебя, человечек. Какой вертлявый ты, жужжащий! Как тонок! Вытащу тебя, подожгу на свечке, Запищишь ты, проклятый, как мышонок.

1954

Тоска татарская

Волжская тоска моя, татарская, Давняя и древняя тоска, Доля моя нищая и царская, Степь, ковыль, бегущие века. По соленой Казахстанской степи Шла я с непокрытой головой. Жаждущей травы предсмертный лепет, Ветра и волков угрюмый вой. Так идти без дум и без боязни, Без пути, на волчьи на огни, К торжеству, позору или казни, Тратя силы, не считая дни. Позади колючая преграда, Выцветший, когда-то красный флаг, Впереди — погибель, месть, награда, Солнце или дикий гневный мрак. Гневный мрак, пылающий кострами, То горят большие города, Захлебнувшиеся в гнойном сраме, В муках подневольного труда. Все сгорит, все пеплом поразвеется. Отчего ж так больно мне дышать? Крепко ты сроднилась с европейцами, Темная татарская душа.