Ночь с 13–го на 14 января эскадроны 1–го дивизиона с конно–пулеметной командой и штабом полка провели в казармах. Поздно вечером 13 января прибыл к полку и 5–й эскадрон. О стрелковом эскадроне сведений никаких не было, должен был эскадрон вернуться в Симферополь по железной дороге.

В полковом собрании собралось множество офицеров, находившихся в Симферополе и прибывших из других городов Крыма. Не пожелали они своевременно вступить в офицерские роты, а теперь пришли в ожидании, что их кто-то спасет. В любой момент можно было ожидать нападения на полковое собрание, но никто не решался взять организацию обороны в свои руки. Тогда наш крымец штабс–ротмистр Селим Мурза Муфтий–Заде [197] громким голосом заявил, что т. к. никто из старших офицеров не проявил желания взять на себя руководство самозащитой всех собравшихся, то он объявляет себя начальником обороны и предлагает всем исполнять его распоряжения. Были поставлены пулеметы, назначены были караулы и патрули; господа офицеры воодушевились, но не надолго. Одновременно велась агитация за установление мирных переговоров с матросами и о высылке им навстречу парламентеров; особенно старался в этом отношении уговаривать военный врач, крымский татарин, пока никому еще не известный, но в будущем проявивший свои крайне левые убеждения. Агитация его не имела успеха, но и обороняться тоже большинство из присутствовавших не имело желания. Господа офицеры в ночной темноте постепенно исчезали, и под утро собрание опустело.

Рано утром 14 января передан был в эскадроны приказ (от кого именно, так и осталось неизвестным) о том, чтобы группами или по одному, кто как хочет, верхом или пешком, с оружием или без оружия, пробиваться куда кому удобнее. Многие думали, что можно пробиться в горы и там дождаться более благоприятного времени. Так или иначе, но пришлось «распылиться». Трогательно прощались всадники со своими офицерами. Было проявлено очень много внимания и доброго сердечною чувства по отношению к своим командирам (уже теперь бывшим). Зная, что офицерам угрожает большая опасность, уговаривали их снимать свои офицерские отличия, галуны, кокарды и др. Многие подходили к офицерам, целовали их или крепко пожимали им руки. У большинства были слезы на глазах; видно было, что тяжело переживается ими эта страшная полковая трагедия. Спасибо нашим славным «куйды–шам» за их верную старательную службу и за их доброе сердечное отношение к своим офицерам. Во многих других полках русской конницы после революции постепенно отношения нижних чинов к офицерам ухудшались и становились грубыми и враждебными.

13 января утром полковник Достовалов в сопровождении поручика Губарева и еще одною офицера из «штаба Крымских войск» на автомобиле отправился в город Ялту для руководства действиями нашего 4–го эскадрона. Поздно вечером, при возвращении в Симферополь, автомобиль полковника Достовалова при въезде в город был задержан большевиками, уже занявшими эту часть города. Полковник Достовалов и его два спутника были арестованы; поручик Губарев и офицер штаба в ночь на 15 января были расстреляны; полковник Достовалов после двухдневного ареста был освобожден и уехал на север, как говорили, в Москву. 4–й эскадрон еще два дня оставался в Ялте, подавив попытки местных большевиков захватить власть в городе, но 15 января в Ялтинскую гавань вошел один из миноносцев 3–го дивизиона, матросы которого считались особенно жестокими и кровожадными. Городские власти стали просить ротмистра Баженова ради спасения города от бомбардировки уйти за пределы города. Зная, что в Симферополе уже все кончено, и, принимая во внимание создавшуюся местную обстановку, а также и настроения всадников, ротмистр Баженов увел эскадрон из Ялты. Почти полностью эскадрон ушел в горы и уже оттуда постепенно «распылился».

6–й эскадрон весь день 13 января оставался в Евпатории, где поддерживал порядок, но, узнав о событиях в Симферополе, штабс–ротмистр Отмарштейн решил с эскадроном идти на поддержку ведущим бой эскадронам, но уже было слишком поздно, 14 января Симферополь был уже во власти матросов. Пришлось и 6–му эскадрону последовать примеру всех остальных эскадронов, пробираться кто как и куда мог.

Крымскому конному Ее Величества полку суждено было одному из первых начать в России борьбу против поработителей нашей Родины, а также и быть единственным из всех кавалерийских полков, принявших участие в Гражданской войне в том же составе, в каком были в Первой Великой мировой войне. Не пришлось полку вести борьбу непрерывно до конца гражданской войны; в ночь с 13–го на 14 января 1918 года борьба временно прекратилась, но уже в том же году крымцы собрались снова для продолжения службы России с надеждой на восстановление старых традиций и старого законного императорского строя.

За время прошедшего краткою периода Гражданской войны полк потерял убитыми и расстрелянными следующих господ офицеров: полковники Алтунжи и Биарсланов, ротмистры Думбадзе и фон Гримм, штабс–ротмистры барон фон Медем, Евдокимов и Лисаневич, поручики Губарев и Кривцов, корнеты Добровольский, Пестов и Отмарштейн. Расстрелян в своем имении на реке Бельбек старый крымец отставной подполковник Орест Андреевич Кокораки. Ранены были поручик Эммануель, поручик Дурилин и корнет Веймарн. Точное число убитых, расстрелянных и раненых нижних чинов полка определить было невозможно, но оно было очень большое.

В это время в Крыму было неспокойно, и каждый момент можно было ожидать перехода власти в руки большевиков. Крым был отрезан от своего военного центра в Одессе, и в Симферополе был организован (в рамках краевого татарского правительства) «штаб Крымских войск», во главе которого стоял военный министр краевого правительства адвокат Сейдамет. У него начальником штаба был Генштаба полковник, фамилии которого я, к сожалению, не помню. Ближайшим же помощником начальника штаба был Генштаба полковник Достовалов. «Штаб Крымских войск» помещался в Офицерском собрании Крымского Конного полка. Вот здесь совершенно случайно и неожиданно для меня произошло знакомство с полковником

Достоваловым, о роли которого в эти дни мне и хотелось бы рассказать.

Очутившись в Симферополе 18 декабря 1917 года по месту своего происхождения (согласно приказа штаба Одесского военного округа), я был зачислен в 33–й пехотный запасный полк, но там никакого особого назначения не получил. В сочельник вечером я отправился в гимназическую церковь на Екатерининской улице. Падал снег. Не доходя церкви, в темноте, меня кто-то окликнул. Смотрю — поручик Козин, офицер Брестского пехотного полка, который был со мной короткое время в запасном батальоне в Харькове в декабре 1914 года, с того времени я с ним не встречался и был поражен, как он после трех лет и в темноте мог узнать меня. Разговорились об общем положении, и он мне сказал: «Завтра утром в собрании Крымского конного полка будет собрание офицеров. Приходи». По какому случаю и кто собирал офицеров, он не мог мне объяснить.

Учитывая неясное положение в Симферополе (я приехал из Орехова, где стоял запасный полк моей 4–й строевой дивизии), я решил пойти на это собрание, тем более что жил совсем недалеко.

Утром 25 декабря, придя в Офицерское собрание, в комнате направо от входа я увидел группу офицеров человек в десять (все штаб–офицеры). Зайдя туда, я встретил там знавших меня еще перед войной полковника Харагезяна [200] и полковника Готшалька [201] (оба — офицеры 51–го Литовского полка). У них я осведомился о собрании офицеров. Они ничего о собрании не знали, но сказали, что они позваны сюда, но для какой цели — им не известно. Было впечатление, что были приглашены только штаб–офицеры, и я, будучи штабс–капитаном, решил уходить. Они, однако, настояли, чтобы я остался. Ждали мы часа полтора — никто никого никуда не звал и никто не приходил. Вдруг в дверях появился элегантный, одетый с иголочки Генштаба полковник. Представился — полковник Достовалов. Он объяснил, что собрал присутствующих по очень важному делу, и, так как эта комната не была удобна для разговоров, предложил пройти с ним на хоры в главном зале, где можно будет спокойно обсуждать. Большой главный зал собрания был занят разными отделениями штаба — вдоль стен стояли столы, за которыми работали офицеры и писаря.