На рассвете того же дня летчики С–н и Л–в, овладев тайком исправным броневым автомобилем, проехали незаметно в тумане почти к Петрограду, откуда, повернув обратно, подъехали к большевистской цепи и открыли по ней пулеметный огонь; к сожалению, пулемет скоро дал отказ и пришлось спешно удирать в Гатчино.

29 октября, днем, офицеры Гатчинской авиационной школы, собравшись в столовой на аэродроме, обратились ко мне как председателю суда Общества офицеров с вопросами — что им делать и куда идти?

Я ответил, что в настоящий момент, когда, с одной стороны, все боятся расправы большевиков–матросов в случае их удачи, а с другой — никто не желает вновь видеть у власти Керенского, — каждый должен быть там, где ему подсказывают долг и честь офицера; лично я, и со мной многие боевые офицеры, сделали уже выбор, и мы там, где идет борьба против захвата власти большевиками.

После этого многие офицеры явились в штабе ко мне и полковнику М. с просьбой дать им где угодно и какую угодно работу; и когда мне понадобилось однажды 25 пулеметчиков на бронепоезд, то было вполне достаточно только сказать об этом дежурному по школе офицеров, и необходимое количество офицеров моментально явилось.

29–го штаб генерала Краснова перестал существовать; переутомленные трехдневным сидением на боевом участке, генерал Краснов и полковник Попов переехали в Гатчино и расположились во дворце. Часам к 5 генерал Краснов собрал в комнатах № 5 и 6 всех бывших налицо во дворце офицеров. Собралось около 200 человек — преобладали офицеры Гатчинской авиационной школы.

Генерал Краснов выглядел разбитым и физически, и морально; он обратился к собравшимся офицерам приблизительно со следующими словами: «Благодарю вас, господа офицеры авиационной школы, за вашу готовность и искреннее желание помочь нашему делу — но все уже кончено. Сегодня были делегаты от большевиков и выработаны следующие 30 пунктов перемирия с большевиками: 1) немедленное прекращение братоубийственной войны и полная амнистия принимавшим в ней какое бы то ни было участие, 2) немедленное учреждение нового правительства, в состав коего войдет по одному представителю от каждой из существующих политических партий, 3) в состав нового правительства не имеют права входить ни Ленин, ни Керенский (о Троцком не упоминалось), 4) свободный пропуск всех казаков 3–го конного корпуса на Дон» и т. д.

Прочитав все 30 пунктов, генерал Краснов заключил: «С этого момента надо считать, что России нет, Великая Россия будет разрушена борьбой политических партий, и, вероятно, не останется камня на камне. Все будет разрушено — будут уничтожены целые города, и вот после этого на развалинах разрушенной Старой России будет построена Новая, еще более Великая, Молодая Россия…»

Генерал умолк — все уныло повесили головы и… постепенно разошлись..

Мы, офицеры Гатчинской авиационной школы, не особенно верили «полной амнистии» участникам боев под Гатчиной, так как бывшие в составе большевистской делегации матросы открыто заявляли, что «мы, дескать, покажем этому зелью летчикам, как воевать на бронепоездах и броневиках». В воздухе пахло кровавой расправой, тем более что в составе наступающих большевиков преобладали кронштадтские и гельсингфорские матросы с «Петропавловска» и других кораблей.

Собравшись в канцелярии школы для обсуждения создавшегося положения, мы застали в ней начальника школы полковника Б–ко, который, как оказалось, уже разрешил вопрос о дальнейшей нашей деятельности, раздав каждому из нас подписанные бланки отпускных билетов, литеры и т. п. документы, — делать больше было нечего, и все собравшиеся разошлись по домам.

Придя из канцелярии во дворец, я застал там летчика полковника М–на и штабс–ротмистра Финляндского драгунского полка X.; после короткого обмена мнениями выяснилось, что на фронте нет ни одного казака и что каждую минуту Гатчина может быть захвачена большевиками и начнется дикая расправа с офицерами школы; необходимо было что-то предпринять, но прежде всего нужно было выяснить, что предполагает делать штаб генерала Краснова.

Зайдя с этой целью к начальнику штаба полковнику Попову, я с трудом разбудил его и на свой вопрос получил безразличный ответ сонного и безмерно уставшего человека: «Ничего… будем отдыхать… выспаться надо…»

— Но ведь большевики могут ворваться каждую минуту, и тогда начнутся дикие эксцессы, — возразил я.

— Ничего, Бог не выдаст… — с трудом, бессвязно пролепетал он и… опять уснул…

На этом пришлось и окончить наш разговор.

Передав собравшимся моим единомышленникам «соображения» начальника штаба, мы, по взаимному соглашению, решили создать свой импровизированный штаб обороны и распределили роли следующим образом.

Штабс–ротмистр Финляндского драгунского полка X., окончивший ускоренный курс академии Генерального штаба, взял на себя обязанности начальника оперативного отделения; капитан Ш–н — заведующего разведкой и связью, полковник М–н — инспектора артиллерии; я — общее руководство. Так как самым необходимым делом являлась настоятельная необходимость добыть со станции Луги хотя бы один вагон со снарядами, чтобы из него пополняться в случае удачного развития действий, и так как для этого требовалось бессменное бодрствование заведующего снабжением артиллерии, то в отсутствие полковника М–на я считался его заместителем.

В дальнейшем необходимо было срочно организовать оборону Гатчино, хотя бы для того, чтобы город не мог быть неожиданно захвачен озверевшими матросами, и в случае быстрого их подхода к городу дать возможность отдельным лицам вовремя избежать дикой расправы со стороны матросов.

Импровизированный штаб мог располагать офицерами авиационной школы — активным элементом в количестве до 30 — 40 человек, частью юнкеров школы прапорщиков, бронепоездом, двумя бронеавтомобилями, вагоном снарядов, вагоном патронов, одним боевым аэропланом с бомбами (летчик Х–ц) и, при желании, не менее 6 — 8 пулеметами авиационной школы с 2 полевыми орудиями.