Господин Тадзима объездил на своем велосипеде весь город и нашел для нас жилье в районе Митака. Мы переехали в этот отвратительно просторный дом со всем своим скудным скарбом, которым до того прекрасно обходились. Ничего не сказав мне, Вы пошли в магазин и накупили кучу разных вещей; контейнеры все прибывали и прибывали — сначала у меня просто было тяжело на душе, а потом стало невыносимо грустно. Вы вели себя, словно самый заурядный нувориш. Но я по-прежнему молчала, заставляя себя казаться всем веселой и радостной. Прошло совсем немного времени, и я как-то незаметно превратилась в «Вашу почтенную супругу», что всегда мне претило. Вы даже предложили мне взять служанку, но я категорически отказалась. Я не могу пользоваться чужим трудом.

Как только мы поменяли квартиру, Вы тут же заказали триста карточек с уведомлением о переезде. Триста! Когда Вам удалось завести стольких знакомых? У меня было такое чувство, будто Вы идете по канату, и мучительный страх сжимал мое сердце. Я все время ждала какой-то беды. Вы не тот человек, который может безнаказанно заводить столь вульгарные знакомства. Я изнемогала от беспокойства, но Вы не только не оступались, но, наоборот, все увереннее продвигались вперед. Впрочем, может быть, я была не права…

В наш дом стала приходить моя мать, и каждый раз приносила то новое кимоно, то сберегательную книжку. Судя по всему, она была очень довольна. Отец, поначалу бывший весьма невысокого мнения о Вашей картине и собиравшийся оставить ее в гостиной компании, теперь перенес ее домой, вставил в хорошую раму и, говорят, повесил в своем кабинете. Господин Оанэ из Икэбукуро тоже прислал письмо, где поздравлял Вас с успехом.

К нам стало ходить много гостей. Иногда их набивалась полная гостиная. В такие вечера Ваш веселый смех доносился до кухни. Вы стали разговорчивы. Раньше из Вас, бывало, слова не вытянешь, я думала: вот человек, который все понимает, но не любит болтать попусту. Похоже, что я ошиблась. Какой только вздор Вы не несли, беседуя с гостями. Услыхав чье-то мнение о Вашей новой картине, Вы назавтра чопорно излагали его в качестве собственного; иногда, поделившись с Вами впечатлениями о прочитанной книге, я на следующий день слышала, как Вы с важным видом говорили гостям: «Что ж, Мопассан, несмотря ни на что, был послушен догматам церкви». То есть слово в слово повторяли мои мысли, и, когда я вносила в гостиную чай, мне становилось так стыдно, что я готова была провалиться сквозь землю.

Простите, но Вас ведь не назовешь образованным человеком. Я не хочу сказать, что знаю больше, нет, но я всегда старалась излагать свои мысли собственными словами. Вы же либо молчали, либо повторяли то, что говорили другие. И несмотря на это, Вы добились успеха.

В тот год две Ваши картины получили премию одного издательства, в газете появились восторженные статьи, авторы которых расхваливали Вас так неумеренно, что стыдно было читать. «Одинокий гений», «бессребреник», «мыслитель», «певец светлой печали», «молитвенный экстаз», «японский Шаванн» — чего только там не писалось. Обсуждая потом эти статьи с гостями, Вы говорили с деланно безразличным видом: «Что ж, в общем правильно». Ну разве так можно? Какой же Вы бессребреник? Может, показать Вам сберегательную книжку?

Переехав в новый дом, Вы сделались совсем другим человеком, стали все время говорить о деньгах. Если гости просили показать им картины, Вы, ничуть не стесняясь, сразу же называли цену. Вы говорили им, что с самого начала должна быть ясность, чтобы потом ни у кого не возникало никаких претензий. Когда я слышала такие разговоры, у меня сразу портилось настроение. Откуда в Вас эта страсть к деньгам? Важно, чтобы Вы писали хорошие картины, а остальное как-нибудь образуется. Конечно, мало приятного, если ты создал что-то хорошее, а об этом никто не знает, и ты продолжаешь жить в нищете и безвестности. Мне не нужны деньги, ничего не нужно. Я предпочла бы, чтобы Вы не поступались своей гордостью и жили тихо и уединенно.

Вы дошли до того, что стали проверять мой кошелек. Обычно полученные деньги Вы делили на части — одну клали в свой большой кошелек, вторую — в мой, маленький. В свой клали пять крупных купюр, а в мой — одну, сложенную вчетверо. Остальные деньги Вы относили на почту или в банк. Я всегда наблюдала за этим молча. Однажды я забыла закрыть на ключ ящик, в котором хранились сберегательные книжки, а Вы обнаружили это и так долго ругали меня, что я совсем пала духом. Когда Вы ходили в картинную галерею получать деньги, то возвращались лишь на третьи сутки, да и то поздно ночью, пьяный. Громко стучали дверью, а войдя в комнату, сразу же говорили: «Эй, а у меня еще целых триста йен осталось, можешь проверить!» Мне было очень горько. Это Ваши деньги, вот и тратили бы их, как хотели. Может же случиться, что Вам просто так для собственного удовольствия захочется истратить кучу денег? Да пусть бы Вы прокутили все до последнего сэна, неужели я огорчилась бы? Я знаю цену деньгам, но нельзя же вечно думать только о них.

Мне было так грустно, когда Вы с гордым видом приносили мне эти триста йен. Я никогда не просила у Вас денег. Не требовала ни какой-то особенной еды, ни дорогих вещей, ни развлечений. В доме можно было бы обойтись подержанной мебелью, одежду я тоже могла бы не покупать, стирая и перешивая одно-единственное кимоно. Большего мне не нужно. Если в доме есть одна вешалка для полотенец, незачем покупать новую. Кому нужны эти лишние вещи?

Иногда Вы брали меня с собой в город и водили по дорогим китайским ресторанам, но блюда, которые там подавали, казались мне невкусными. Я нервничала, робела, да и к чему было тратить столько денег? Меня куда больше порадовали бы не триста йен и не китайские рестораны, а если бы Вы смастерили в саду у дома решетку для люффы. Вечером на веранду бьет солнце, и заслон из люффы был бы очень кстати. А Вы ответили, что если уж мне так нужна эта решетка, то можно вызвать садовника, и не стали ничего делать. Что за барские замашки — «вызвать садовника»! Мне так хотелось, чтобы Вы сделали для меня эту решетку, а Вы все говорили: «Ладно, ладно, может, в будущем году…» — и так до сих пор.

Для себя Вы готовы на любые, самые бессмысленные траты, а до других Вам просто нет дела. Помните, у одного вашего знакомого, господина Амамия, заболела жена, он был в стесненных обстоятельствах и пришел к Вам за советом? Вы нарочно позвали меня в гостиную и с озабоченным видом спросили: «Что, в доме есть деньги?» Это было так глупо, так нелепо, что я совершенно растерялась. Я покраснела, сконфузилась, а тут Вы говорите эдак насмешливо: «Не скупись, если хорошенько поискать, йен двадцать, наверное, удастся наскрести». Я была поражена. Всего двадцать йен! Я посмотрела Вам прямо в глаза. Вы спокойно встретили мой взгляд да еще сказали: «Ладно, не будь такой прижимистой, дай их мне в долг». А потом, обернувшись к господину Амамия, засмеялись: «От друзей-бедняков толку мало, верно ведь?» От удивления я лишилась дара речи. Вы вовсе не были бессребреником, куда там! А «светлая печаль»? От нее и следа не осталось. Теперь Вы — жизнерадостный себялюбец. Не Вы ли каждое утро, умываясь, громким голосом распеваете: «Работу — на потом, оставим на потом»? Мне стыдно оставаться рядом с Вами.