«Молитвенный экстаз», «японский Шаванн» — ах, какой вздор! «Одинокий гений»! Неужели Вы не видите, что Вас окружают одни льстецы и прихлебатели? Гости, приходящие к Вам в дом, почтительно называют Вас учителем, а Вы, придирчиво разбирая работы других художников, сетуете, что никто из них не пошел по Вашему пути. Однако, если Вы действительно так думаете, стоят ли они того, чтобы о них злословить, настоятельно требовать от присутствующих признания своей правоты? О, Вы не любите, чтобы Вам противоречили! «Одинокий гений»! Неужели Вам так важно, чтобы все до одного восхищались Вами? Вы обманщик!

В прошлом году Вы вышли из обоих объединений, задумав возглавить новое направление, которое назвали «неоромантическим». Как я горевала тогда, хотя и не говорила Вам ничего!

А Вы собрали вокруг себя всех, над кем за глаза смеялись, кого считали дураками! Вы совершенно беспринципны! Неужели правда на стороне таких, как Вы?

Когда приходил господин Касаи, вы вдвоем ругали господина Амамия, возмущались, высмеивали его. Когда приходил Амамия, Вы, обласкав его, говорили: «Ты— мой единственный друг!» — причем все — с самым искренним видом, а потом начинали критиковать Касаи. Неужели так живут все, кому удалось преуспеть? Неужели они тоже идут по канату уверенно, никогда не оступаясь? Я думала об этом со страхом, смешанным с изумлением. Я все время ждала несчастья. Я даже тайком молилась, чтобы оно поскорее произошло, — и ради Вас, и ради того, чтобы ощутить участие богов. Но ничего плохого не происходило. Вам неизменно сопутствовал успех.

Первая выставка Вашей группы привлекла всеобщее внимание. Я слышала, как посетители шептались, что Ваша картина — та, с хризантемами, — очищает душу, что от нее исходит аромат возвышенной любви. Откуда они это взяли? Я не знала, что и думать.

На Новый год Вы впервые повели меня в гости к господину Окуй, знаменитому художнику и одному из самых пылких Ваших поклонников. Несмотря на свою известность, господин Окуй жил в доме гораздо более скромном, чем наш. «Вот оно, настоящее», — подумалось мне.

Он был очень тучен, казалось, его и рычагом не поднимешь. Сидя напротив, он внимательно разглядывал меня сквозь очки. У него были большие глаза. Наверное, именно такие и должны быть у «одинокого гения». От его пристального взгляда меня стала бить мелкая нервная дрожь, совсем как когда-то в холодной гостиной, куда я пришла посмотреть на Вашу картину.

Учитель держался просто и непринужденно, в его тоне не было ничего менторского. Посмотрев на меня, он пошутил: «Хорошая у Вас жена, похоже, из самурайской семьи», а Вы совершенно серьезно и с гордостью подтвердили: «Да, ее мать из военного сословия». Я покрылась холодным потом. Разве моя мать из военного сословия? И она, и отец — из простолюдинов.

После этого Вы стали всем рассказывать, что моя мать — из аристократического семейства. Ужасно! Не понимаю, почему такой человек, как учитель Окуй, так легко дал себя обмануть? Неужели в этом мире все такие? Учитель сказал, что Вам, наверное, в последнее время приходится много работать, и старался Вас подбодрить, а я вспоминала, как Вы каждое утро весело распеваете в ванной: «Оставим на потом, оставим на потом», и еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться.

Выйдя от учителя, мы не прошли и одного квартала, как Вы пнули ногой какой-то камешек и сказали: «Вот черт, не знал, что он такой бабник!» Поразительно! Вы просто жалкий, ничтожный человек! Да в своем ли Вы уме? Только что не знали, чем угодить этому прекрасному мастеру, и вот уже ругаете его последними словами! Тогда-то я и решила расстаться с Вами. Я больше не могла терпеть. Так жить нельзя. «Хоть бы с ним что-нибудь случилось!» — снова подумала я. Однако все шло по-прежнему. Вы даже забыли о том, чем обязаны господину Тадзиме, и стали говорить знакомым: «Опять этот дурак Тадзима пришел!» Он откуда-то узнал об этом и, проходя в комнату, уже сам говорил, смеясь: «Опять этот дурак Тадзима пришел». Не понимаю ни его, ни Вас. Где Ваша гордость?

Я ухожу от Вас. Мне начинает казаться, что все вы сговорились и просто издеваетесь надо мной. Вчера Вы выступали по радио, рассказывали о свое*м обществе неоромантиков. Я читала в столовой вечернюю газету и вдруг услышала, как диктор назвал Ваше имя, а затем послышался Ваш голос. Мне он показался совершенно чужим. Что-то в нем было нечистое, фальшивое. «Какой неприятный человек!»— подумала я. Я смотрела на Вас, вернее, на этого незнакомого мужчину, который был Вами, издалека и видела его четко и беспристрастно. Вы самый заурядный человек. Вам и дальше будет сопутствовать успех. Ничтожество! Услыхав, как Вы говорите: «Это — мое сегодняшнее „я“», — я выключила радио. Что Вы хотели этим сказать? Как Вам не стыдно! Ужасные, дикие слова! «Мое сегодняшнее „я“»! Постарайтесь их больше не повторять.

В тот вечер я рано лепта спать. Выключила свет и долго лежала на спине. Где-то трещал сверчок. Он жил, вероятно, под нижней сваей дома, как раз подо мной, а мне вдруг показалось, что у меня в позвоночнике стрекочет маленький кузнечик. Я тогда подумала, что так и буду жить всю жизнь с этим маленьким кузнечиком, тоненько звенящим у меня в позвоночнике. Быть может, не права я, а Вы живете совершенно правильно, однако я никак не могу понять — в чем именно я ошибаюсь…

перевод Д. Рагозина

Вдруг нашла под левой грудью прыщик, похожий на маленькую красную горошину, а вглядевшись повнимательнее, обнаружила, что вокруг все усеяно, точно брызгами, маленькими красными точками, и это притом, что никакого зуда я не чувствовала. Мне стало жутко, я пошла в баню и принялась сильно тереть под грудью полотенцем, чуть не сдирая кожу. Но все тщетно. Вернувшись домой, села перед зеркалом и, подавшись вперед, стала рассматривать грудь. Мне стало дурно. От бани до дома всего каких-то пять минут ходьбы, но за это время от груди вниз по всему животу расползлись ярко-красные, как земляника, язвочки. Мне казалось, что я вижу лубочную картинку с изображением грешницы в аду. В глазах потемнело. С этой минуты я перестала быть той, что была прежде. Я уже не воспринимала себя как человеческое существо. Наверное, именно такое состояние называют «помешательством». Долгое время я неподвижно сидела, как оглушенная. Пепельно-серая пелена накрыла все вокруг меня, я удалилась от прежнего мира, звуки едва достигали моего слуха, каждая минута моей жизни отныне была исполнена тоски. Пока я, раздевшись, рассматривала себя в зеркале, то там то здесь, точно первые капли дождя, вспухали красные пупырышки, вокруг шеи, по всей груди, по всему животу, распространяясь в сторону спины. Подставив второе зеркало, я осмотрела себя сзади. Прыщи высыпали по всему скату спины, точно выпал град. Я закрыла лицо руками.