Хида подражал ему во всем. Курил папиросы. Смеялся над учителями. Даже перенял привычку бесцельно бродить по школьному двору, пошатываясь и заложив руки на затылок. Он также поверил, что быть художником — наизавиднейшая участь. Ёдзо поступил в художественное училище. Хида пропустил один год, но все же сумел попасть в то же училище, вслед за Ёдзо. Ёдзо учился живописи, поэтому Хида умышленно избрал факультет ваяния. Он объяснял свой выбор тем, что его потряс роденовский «Бальзак», но это была всего лишь тщательно продуманная ложь, призванная в будущем, когда он станет прославленным скульптором, украсить его биографию. Просто работы Ёдзо умаляли его в собственных глазах. Уничижали.

С этого времени пути их постепенно начали расходиться. Ёдзо тощал, Хида раздавался вширь. Но этим различие не исчерпывалось. Ёдзо, увлекшись некой прямолинейной философией, проникся презрением к искусству. Хида, напротив, витал в облаках. Он так усердно уснащал свою речь словом «искусство», что собеседник начинал испытывать неловкость. День и ночь неотступно мечтал создать шедевр — и при этом, ленясь, пропускал занятия. Таким образом оба окончили училище с плачевными результатами.

Ёдзо совсем почти забросил кисти. «Картина — это всего лишь пропагандистский плакат, — говорит он, приводя в замешательство своего приятеля. — Любое произведение искусства — это испражнение социально-экономической системы. Всего лишь одна из форм биологической энергии. Любой шедевр — такой же товар, что и сапоги». Швыряясь подобными сомнительными сентенциями, он доводил Хиду до исступления. Однако тот по-прежнему любил Ёдзо и даже испытывал нечто вроде благоговения перед его идеями, но сам еще сильнее воспламенялся желанием создать что-либо выдающееся. «Сейчас, сейчас», — думал он, беспокойно разминая глину.

Одним словом, эти двое — не столько художники, сколько произведения искусства. Да-да, именно поэтому мне так легко удалось их описать. Если бы я вывел вам, господа, настоящих, работающих на продажу художников, вы бы, не прочтя и трех строк, изошли блевотиной. Уверяю вас! Хотите, попробуйте сами написать такой рассказ. Что, не хочется?..

Хида все еще избегал смотреть на Ёдзо. Стараясь не шуметь, крадучись, он приблизился к изголовью кровати, но смотрел на полосы дождя за стеклянной дверью.

Ёдзо открыл глаза и, слабо улыбнувшись, заговорил:

— Не ожидал?

Хида, вздрогнув, посмотрел ему в лицо, но тут же отвел взор.

— Да уж… — сказал он.

— Как ты узнал? — спросил Ёдзо.

Хида заколебался. Он вынул левую руку из кармана и, обтирая широкое лицо, украдкой спросил глазами у Мано, можно ли говорить.

Мано, изобразив на лице озабоченность, кивнула.

— В газетах напечатали? — спросил Ёдзо.

— Да, — ответил Хида. В действительности он узнал о случившемся из радионовостей.

Ёдзо с неприязнью следил за боязливо-уклончивыми ухватками своего приятеля. «Уж лучше бы вел себя бесцеремонно», — подумал он. Невозможно не ощущать отвращение к человеку, который, оставаясь в течение десяти лет твоим лучшим другом, за одну ночь словно бы выворачивается наизнанку и уже общается с тобой, как с иноземцем. Ёдзо опять сделал вид, что засыпает.

Хида, в смущении постукивая ногой, стоял у кровати, не зная, как себя вести дальше.

Бесшумно открылась дверь, и показалось пригожее лицо молодого человека невысокого роста, одетого в форменный студенческий китель. Заметив его, Хида чуть не взревел от радости. Но, скривив рот, он согнал с лица улыбку и подошел к двери с деланной медлительностью.

— Только что приехал?

— Да, — ответил запыхавшийся Косую, косясь в сторону Ёдзо.

Итак, Косугэ. Родственник Ёдзо. Учится на юридическом факультете. Младше Ёдзо на три года и тем не менее связан с ним крепкой дружбой. Нынешняя молодежь не обращает внимания на возраст… Он проводил зимние каникулы в родной деревне, но, узнав о случившемся, бросил все и примчался сюда на экспрессе. Вместе с Хидой они вышли в коридор.

— Ты весь вымазался в саже, — захохотал Хида, показывая Косугэ на кончик носа, испачканный паровозной копотью.

— Да? — Косугэ поспешно достал из грудного кармана платок и тщательно вытер нос. — Ну что, как он себя чувствует?

— Дружище Оба? Вроде бы все в порядке.

— Ну слава богу… Чисто? — он задрал нос, показывая его Хиде.

— Чисто, чисто! Родственники, небось, всполошились?

— Разумеется. Ужасный переполох, почти похороны. — Косугэ запихнул платок обратно в карман.

— Кто-нибудь из домашних приедет?

— Старший брат. Старик сказал: «Да пропади он пропадом!»

— Большое несчастье! — буркнул Хида, приложив ладонь к узкому лбу.

— И все-таки ты уверен, что все обошлось?

— Да, теперь уже бояться нечего. Он успокоился, с ним ведь всегда так.

Косугэ, оживившись, улыбнулся уголками губ и покачал головой.

— Интересно, о чем он сейчас думает?

— Откуда я знаю!.. Если хочешь, можешь сам с ним поговорить.

— Хочу… Только о чем тут говорить! И потом— боязно как-то.

Оба тихо засмеялись. Из палаты вышла Мано.