Шрифт:
– Какого черта не шел так долго? Я уж думал, не схватили ли тебя!
– Попробуй сунься в подъезд, – огрызнулся тот, – если дворник у ворот так и пялит глаза! Думал, уж совсем не пройду, да на тротуаре собачня драку затеяла. Он их кинулся разгонять, вот я и улучил момент, проскочил...
Они без всяких осложнений прошли в спальню князя – большую квадратную комнату с тремя окнами, выходящими на Тагарскую улицу. У стены за ширмой располагалась приготовленная ко сну кровать князя. Рядом с ней – столик. На нем – лампа под синим абажуром, свеча, спички и немецкая газета.
Шторы были опущены, но между ними была порядочная щель, отчего в комнате можно было обходиться без огня.
В спальне они не задержались, а прошли в кабинет князя, который располагался по соседству. Здесь, между двумя книжными шкафами и бюро, находился внушительного вида железный сундук, прикованный цепями к полу.
Гурий принялся шарить рукой по боковой стенке сундука и наконец нащупал кнопку, придавил ее пальцем, и пластина, прикрывавшая замочную скважину, с треском отскочила вверх. Некоторое время злоумышленники пытались отодрать крышку сундука, но она не поддавалась. И они поняли, что без ключа здесь не обойтись.
– Что же ты, дурак, за все время не узнал, где князь ключ прячет? – прошептал сердито Мозалевский. – Только и горазд, что языком болтать: «Полный сундук деньжищ! Полный сундук деньжищ!», а как до них добраться теперь?
– Топор бы надо достать! – Гурий развел руками. – Но вдруг мужик не спит? Шум поднимет!
– Ладно, – оборвал его Мозалевский, – дождемся князя. Сам ключ отдаст как миленький! – И обвел приятеля настороженным взглядом. – А не врешь, что у него в бумажнике десять тысяч финаг?
– Как есть не вру! – перекрестился Казначеев. – Он когда со мной расплачивался, достал его из стола, так я, право, удивился, как он от деньжищ-то не лопается!
Они притаились за оконными шторами. На Тагарской улице почти прекратилось движение, лишь прогрохотала по мостовой бочка золотаря, запряженная парой облезлых кляч. Она подпрыгивала на камнях, расплескивая содержимое, и от подобного амбре не было спасения даже за наглухо закрытыми окнами. Следом раздался истошный крик, видно, раздели какого-то бедолагу в темном переулке... Затем два городовых, ругаясь на чем свет стоит, протащили в часть пьяного буяна, во всю ивановскую голосившего: «Были когда-то и мы рысаками...» Всхлипнув, он вдруг замолчал, чтобы через мгновение затянуть плаксиво: «Ах, вы по роже... Честного человека по роже...»
Через некоторое время на городской каланче раздался удар колокола. Раз, другой...
– Какой номер? – заорал снизу брандмейстер.
– Третий, на Афонькиной сопке, – ответил сверху дежурный пожарный.
«Третий» – значит, огонь вырвался наружу. Распахнулись настежь ворота пожарной части, и вслед за вестовым с факелом в руках вылетел как на крыльях пожарный обоз. Лошади – звери, огромные битюги. Они играючи тянут на большой скорости громадные бочки с водой, которые, как мухи головку сахара, облепили пожарные в своих сверкающих шлемах, с баграми и топорами на изготовку.
Дрожат камни мостовой, звенят стекла, содрогаются стены домов, а проснувшиеся обыватели торопливо крестятся: «Слава богу, на этот раз пронесло!..»
В третьем часу ночи донесся до слуха дребезжащий звук. К парадному подъезду подкатила пролетка, из которой неторопливо вышел князь, расплатился с извозчиком, вынул из кармана ключ и открыл входную дверь. Затем запер ее и оставил ключ в двери. Войдя в переднюю, зажег приготовленную камердинером свечу и прошел в спальню. Мурлыча себе под нос какую-то мелодию, он медленно разделся, положил в ящик столика бумажник, перстень, связку ключей и часы, зажег вторую свечу и, взяв газету, улегся в постель. Но вскоре отложил ее и отвернулся лицом к стене.
Прошло еще с полчаса. С постели раздался монотонный негромкий храп, и тогда оконные портьеры шевельнулись, выпуская Мозалевского и Казначеева.
На цыпочках они прокрались к столику. Бумажник, часы и перстень забрал Казначеев, а Мозалевский достал из ящика связку ключей. Один из них задел за мраморную крышку столика, раздался слабый звон, но храп тут же прекратился, и князь испуганно спросил:
– Кто там?
Не раздумывая, Казначеев бросился на полусонного князя и зажал ему рот ладонью. Но князь неожиданно сильно двинул ему кулаком в ухо и потянулся к сонетке. Подскочивший на помощь Мозалевский схватил князя за горло и оттащил его от звонка. Дильмац захрипел, но продолжал сопротивляться. Казначеев пришел в себя от удара, рванул за шнур, с помощью которого раздвигались шторы, и обмотал им ноги князя, Мозалевский проделал то же самое с руками Дильмаца. В рот князю затолкали обрывок ночной рубахи, а лицо прикрыли одеялом, чтобы не смог разглядеть нападавших.
– Вы уверены, что одеялом? – переспросил Тартищев. – Может, в схватке не заметили, что все-таки подушкой?
– Нет, одеялом, – весьма уверенно ответил Мозалевский. – Во время борьбы подушка отлетела под кровать, и мы не стали ее доставать, чтобы не терять времени.
Затем они принялись подбирать ключи к замку сундука, но ни один из них не подошел. Князь продолжал кряхтеть и возиться на кровати, пытаясь освободиться. Тем временем на улице проехала одна пролетка, за ней другая... Казначеев выглянул в окно.