– Не вяжется здесь что-то, Федор Михайлович, – продолжал стоять на своем Алексей, – зачем ему было затевать эту историю с женитьбой, договариваться о венчании, покупать кольца... Я не думаю, что Мария Кузьминична обманывала меня. Лабазников настроен был серьезно.

– А по-моему, у него от постоянных пьянок в голове что-то сдвинулось. И все эти разговоры, о кладе в том числе, чистейший бред сивой кобылы. Послушай, что я тебе расскажу про папеньку Анастасии Васильевны и несостоявшегося жениха твоей бывшей хозяйки. – Тартищев усмехнулся. – Колоритная была личность, ничего не скажешь. В то время, когда он по-особому сильно гусарил, любимым местом разгула местных купцов был трактир «Яр» по Моховому переулку. Занимал он целых два этажа и принадлежал купцу Курчатову. Сейчас его и в помине нет. Лет десять назад он полностью выгорел. Говорят, цыгане его подожгли в отместку за то, что один из завсегдатаев надругался над певицей из цыганского хора, а потом ославил ее перед гуляющей публикой, что она, мол, за деньги ему отдалась. Но это к делу не относится, – махнул рукой Тартищев. – Словом, был «Яр» местом такого разгула, о котором в других трактирах и не помышляли. В отдельных кабинетах отводили душу и купеческие сынки, и их папаши с бородой до пупа. Иной раз загуляют на неделю, а потом жалуются с похмелья: «Ох, трудна жизнь купецкая: день с приятелем, два с покупателем, три дня так, а в воскресенье разрешенье вина и елея – и к „Яру“ велели...» Говорят, это Лабазников ввел обычай – начало каждого дела в трактире обмывать. Впрочем, завершение его тоже хорошо отмечали. Бывало, по неделе гулеванили. Из одного трактира в другой переходили, но начинали гульбу непременно в «Яру», на верхней его половине, а заканчивали на нижней – в подвале. Окон там не было. Духота и вонь от табака, газа, сапог и кухни стояла страшенная. Песни, ругань, пьяный гогот, но женщины туда не допускались. Разговаривать было невозможно, орали друг другу на ухо. Народу всегда – прорва. А к вечеру и вовсе яблоку негде упасть. И все потому, что порции там были огромные, а цены – аховые. Сам посуди: водка – рубль бутылка, разные там портвейны, мадера, вина лиссабонские московской фабрикации от рубля или чуть выше, шампанское в пределах двух рублей... Сам Лабазников сильно любил побезобразничать спьяну. Устроит мордобитие или разгром в трактире и только спрашивает: «Скольки?» Вынет бумажник, заплатит и вдруг ни с того ни с сего хвать бутылку шампанского – и по зеркалам. Шум, грохот, а он за живот от смеха хватается. Набежит прислуга, буфетчик... А он опять спокойно достает бумажник и спрашивает: «Скольки?» Платит не торгуясь и снова бутылку – хрясь о прилавок! – Тартищев поморщился. – Форменное скотство, конечно, но деньги – великая сила! Многое списывалось на его веселый нрав и широту души. Пока, конечно, деньги платил.

– Вы что ж, это все своими глазами видели? – удивился Алексей.

– А как же, – усмехнулся Тартищев. – Я ведь околоточным начинал в свое время. Босота разная меня сильно боялась. Рука у меня тяжелая, а если еще и пинка отвешу, то надолго, скажу тебе, запоминалось. Так что, бывало, издалека заметят, и понеслось по околотку: «Турок, турок идет!» А почему «турок», до сих пор не пойму, видно, из-за усов да головы черной. Она ж у меня как осмоленная была.

– А Прошку встречали?

– Честно сказать, не помню, если б знать наперед, что понадобится, обязательно запомнил бы. – Федор Михайлович вновь взял в руки браслет, внимательно оглядел его и отложил в сторону. – Ты на всякий случай крестики эти срисуй, вдруг пригодится, хотя, на мой взгляд, эта история с кладом выеденного яйца не стоит. – Он задумчиво посмотрел в окно и неожиданно горестно вздохнул: – Гнусное это дело, Алексей, в прошлом копаться, почему-то всякая дрянь вспоминается, словно и не было ничего хорошего. К примеру, тот же Лабазников как-то возвращается после нескольких дней запоя ночью с приятелем на лихаче. Ему отворяют ворота, а он: «Не хочу в ворота, ломай забор!» А забор сажени три высотой из ошкуренных бревен. Но сам знаешь, слово хозяина крепко, а кулак и того крепче. Делать нечего. Затворяют ворота, ломают забор, и его степенство победоносно въезжает во двор. И никакого тебе сожаления. Если закусил удила, так надолго. Рассказывают, как-то жена стала его уговаривать в бане помыться, чтобы душу смягчить и от пьяного угара избавиться. Так он велел ей вместо бани погреб истопить. И она, ничего не попишешь, приказала в погребе печку поставить и спешно в баню его переделать. – Тартищев вернул браслет в кожаный мешочек и серьезно посмотрел на Алексея. – Интересное дело закручивается, сынку. Старухи, Дильмац, Казначеев... и везде – странный человек с повадками обезьяны. Мамонт ли это, Прохор или кто-то третий, кто под них славно косит. Сильный и ловкий... Думаю, что и тот тип, что висел на кладбищенской ограде, тоже каким-то образом в эту компанию вписывается. Пока не знаю как, но чувствую, что это звенья одной цепочки... Только надо их по порядку разложить, а потом свести воедино.

– Может, попробовать поймать убийцу на приманку? – предложил Алексей. – Попросим Анастасию Васильевну отнести браслет Басмадиодису.

– И что это даст? – осведомился Тартищев. – Убийца вряд ли знает, что ювелир замешан в этом деле. Иначе он давно бы выследил Синицыну. Сам говоришь, браслет вернулся к ней по ошибке.

– Но, возможно, в магазине попытаются исправить свой промах и направят браслет по правильному адресу. И тогда мы узнаем, кому на самом деле Дильмац хотел подарить браслет.

– Вряд ли грек захочет исправлять ошибку, – скривился Тартищев. – Дильмаца уже нет в живых, кто его проверит. Скорее всего он просто его прикарманит.

– А если поговорить с приказчиком, припугнуть его или заплатить немного, пусть вспомнит, по какой такой причине перепутал адрес. Может, сам Дильмац неправильно его записал? – предположил Алексей. – Но только я теперь не пойду в магазин. Меня там слишком хорошо запомнили. Пусть Иван попробует. У него это хорошо получается.

– Ну что ж, – произнес задумчиво Тартищев, – попытаться стоит. Ивана он не знает, а ты в магазине достаточно засветился... – Он покачал головой. – Но тебе тоже придется поработать как следует. В любительских театрах не приходилось раньше играть?

– Приходилось, – усмехнулся Алексей. – У нас в имении летом мы часто домашние спектакли ставили. Мольера играли, Шекспира, Шиллера, да и сами кое-что сочиняли.

– Ну, значит, сам бог велел тебе в одном спектакле поучаствовать. Слушай сюда... – Тартищев достал из сейфа лист бумаги. – Дело в том, что Надежда Рябцева, кассирша из цирка...

Все вокруг насквозь промокло от дождя. Под ногами чавкала грязь, деревья стояли понурые, с обвисшими ветвями и с радостью низвергали водопады на голову неосторожного прохожего, избавляясь от избытка влаги. Алексей аккуратно свернул промокший насквозь дождевик и перебросил его в руки кого-то из агентов – кому именно, в темноте не различишь.

Из-за низко спустившихся на город туч тьма стояла кромешная. Ближайшие деревья просматривались хорошо, стоявшие чуть дальше намного хуже.

Алексей пересек поляну и почти на ощупь вышел на утоптанную тропинку, но сейчас всю в сплошных лужах и скользкую. Впереди возникли смутные очертания забора, а за ним – дома.

Невдалеке послышался тихий мужской кашель.

На мягкой, влажной траве шаги Алексея едва ли были слышны. Но он пошел осторожнее. Мужчина вновь кашлянул, но приглушил кашель носовым платком или рукавом. Алексей сделал еще несколько шагов в сторону и вскоре разобрал маячившую рядом с тропинкой тень. Он встал за дерево и пригнулся. В этот момент мужчина повернулся в его сторону. В темноте его лицо должно было казаться белым пятном, но оно оставалось темным. Алексей облегченно вздохнул. Человек был в маске. Пока все шло как по маслу. Алексей прислушался, поискал глазами второго, но никого не обнаружил. И это тоже говорило о том, что все идет, как задумывалось...

Прижавшись к дереву, он стал ждать.

Через некоторое время на невидимой тропинке послышались легкие шаги. Явно женские. Стоящий вблизи Алексея мужчина пошевелился. Темнота была настолько густой, что на нее, казалось, можно было опереться. Женщину Алексей поначалу не разглядел, только чуть позже на тропинке возникли нечеткие очертания ее высокой фигуры, вероятно, оттого, что одета она была в светлую одежду. Что-то в высокомерной посадке ее головы показалось ему смутно знакомым. Но в этот момент мужчина сделал ей шаг навстречу, и Алексей обратился в слух. Две темные фигуры как бы соединились. Несколько секунд стояла мертвая тишина. Затем раздался мужской голос, сильно измененный, подумал Алексей, потому что звучал он слегка неестественно:

– Стой, девка, не шевелись! Вякнешь что, получишь пулю в лоб. Давай сумку.

Женщина застыла на месте. На мгновение Алексею стало ее жалко. Он даже представил тот ужас, который она испытывает, оказавшись один на один с грабителем всего в двух шагах от дома. Она стояла совершенно неподвижно, и Алексею почудилось, что он слышит ее хриплое дыхание – будто кто-то водил напильником по мягкому дереву.

– Только пикни, – опять пригрозил мужчина, – все мозги вышибу!

Женщина не издала ни звука. И не сдвинулась с места.