— Где у вас бритва? Хочу бриться.

И в самом деле бреется.

Другой раз — тоже ночью — явился с Васильевского острова на канал Грибоедова к матери.

Оглушительный звонок. Мать испуганная открывает:

— В чем дело, Жоржинька?

— Дай стакан воды.

Выпивает и уходит.

. . . . .

Призыв Шуры К. в армию. 1919 год. Тамбовщина. Тетя Зина, акушерка, — единственный представитель медицины в комиссии военкомата. Но Шура ее единственный сын. Спекулянт. Мешочник. Смотрит на мать наглыми улыбающимися глазами. У него легкое плоскостопие. Мать пишет: годен.

. . . . .

По дворам ходит чернобородый мужик с черным клеенчатым чемоданчиком. Отрывистым голосом кричит:

— Вылегчаю котов! Кота подрезать кому не надо ли? Кастрация котиков!

. . . . .

Он шел высокий, сутулый. Седую бороду его трепал ветер, очки закрывали его глаза, а сыновья — Шурка, моряк и комсомолец, и младший Колька, только что выпущенный из тюрьмы, оставили его, отреклись от него.

Брючник. Торгует вразнос брюками на Александровском рынке.

. . . . .

— Ты слишком мало жил, если тебе надоело жить.

. . . . .

В мясной лавке. Пожилая дама в трауре обращается к девушке в платочке и с двумя провизионными сумками в руках:

— Будьте любезны, понюхайте этот кусок мяса. Я не могу различать запахи — стара.

Девушка услужливо нагибается, но в эту минуту ее обрывает, набрасывается на нее накрашенная и расфуфыренная барыня:

— Даша! Не смейте! Это еще что!

И обращаясь к старухе в трауре:

— Что еще за новости! Нюхайте сами. Прошло ваше времечко — не при старом режиме чужих прислуг нюхать заставлять!..

. . . . .

Инженер карманной тяги.

. . . . .

Мать кричит из окна сыну:

— Лёвик, не бегай так!

— Почему?

— Скоро захочешь кушать.

. . . . .

— Ребята! Аэропуп летит!

. . . . .

— Бородка а ля Анри Катарр.

. . . . .

Когда мы в 1919 году приехали из Ярославской губернии в Мензелинск, первым делом отправились в коммунальную столовую. Там нам навалили полные миски гречневой каши. Ели, ели и не могли доесть. Изголодавшись за полтора года, мы уже хорошо знали цену такой вещи, как гречневая каша. Не доели — надо взять с собой. Но — как, в чем? Елена Ивановна, бывшая наша бонна, снимает с пятилетней Ляли панталончики, завязывает каждую штанину узелком и — кашу туда.

. . . . .

На лекциях студенты-медики заигрывают с курсистками. Перебрасываются шейными позвонками и скуловыми косточками.

. . . . .

Его усыпанное прыщами лицо напоминало те лица, которые изображают на журнальных объявлениях и на аптекарских плакатах с надписью: «До употребления».

. . . . .

Купил на толкучке «Полный словарь-толкователь иностранных слов» и учит их одно за другим.

Выражается так:

— Читал одну книжку. Ничего не понял. Какая-то невралгистика, мораль.

— Он был не в своем интеллекте.

. . . . .

Фамилия: Вселенный. Жена его — Аделаида Матвеевна Вселенная.

. . . . .

— Какие у тебя узкоколейные взгляды!..

. . . . .

Генеральша Соколова с февральской революции и до самой смерти не мыла рук. Объясняла знакомым:

— Вспомните, милая, Великую французскую революцию. Тогда аристократов узнавали по рукам. Белоручек отправляли на гильотину. Я не хочу, ма шер, на гильотину!..

. . . . .

— Как называется столица Соединенных Штатов? — спросили барышню.

Пожала плечами:

— Голливуд?

. . . . .

Он не закричал только потому, что был нем, как сорок тысяч кинематографов.

. . . . .

В дни юности нашей мамы за ней ухаживал некий юноша, сын крупного сенновского мясоторговца, Вася П. В письме к маме он написал:

«Ваше милое бытие не дает мне покоя».

. . . . .

Крепкое имя:

Варвара Романовна.

. . . . .

Рабфаковец, читая вслух Тургенева, всюду, где нужно было прочесть: «г. Кирсанов», произносил:

— Гражданин Кирсанов.

. . . . .

На рабфаке. Преподаватель говорит о Толстом:

— По Толстому бог в каждом из нас. Вот в этом товарище бог, и в этом товарище бог, и во мне бог.

. . . . .

Какими путями приходит в наше сердце радость? Неясны, загадочны эти пути.

В сумерках сидел у открытого окна, пробовал читать. Непонятная, глухая тоска душила меня.