Митю стошнило, но Васена и Цэден еще по два раза пробежались до кобылицы и обратно, вынудив Митю выпить не менее пяти или шести кружек молока.

Наконец Митю перестало тошнить. С помощью Антона он приподнялся с земли и сел, привалившись к камню. Боль отступила, но он все еще держался за живот. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Он медленно смахнул их рукой и открыл глаза. Обвел всех глазами, улыбнулся:

– С чего это меня так развезло? Вроде бы не с похмелья, а наизнанку чуть не вывернуло.

– Вы что-нибудь недавно ели или пили, князь? – спросил его Цэден.

– Перед вашим приходом казак, меня охраняющий, кажется, чего-то испугался и почти силком напоил меня чаем. Я даже удивился, с какой вдруг стати подобная забота? Чай был сладкий, с сахаром, но уже в конце мне показалось, будто я проглотил какой-то жесткий комочек. Даже горло слегка поцарапал. Но казак пояснил, что это кусочек сахара не растаял.

– Это они его мышьяком хотели отравить, у нас им часто балуются, – пояснила угрюмо Васена. – Мне еще тетка Глафира говорила, что от мышьяка первое спасение – молоко...

– Ну, Дмитрий Владимирович, повезло вам несказанно, – покачала головой Прасковья Тихоновна, – почитай, второй раз на свет народились благодаря Васене. – Она повернулась к девушке и одобрительно похлопала ее по плечу. – И как ты догадалась про лошадь? Я ведь, дура старая, тоже про мышьяк поняла, но, чтобы к кобылице за молоком кинуться, каюсь, мозги не сработали.

– Это я, наверное, виноват! – Цэден огорченно развел руками. – Я ведь в котел с кашей и в чай сонной настойки добавил. Думал, всех усыпил. А одного проглядел. Он, оказывается, своим сном спал, с похмелья или с устатку большого, потому и не ужинал, а утром проснулся в караул идти, а все в лагере, и стражники в том числе, спят как убитые. Вот он и испугался. Вероятно, всех конвойных еще раньше настроили: в случае угрозы побега пристрелить или отравить арестованного. Вот он и исполнил приказ.

– Сейчас я ему покажу, подлецу! – Антон схватил ружье, подбежал к одной из лошадей и взлетел в седло.

– Успокойся, Антон, – тихо сказал Митя. – Цэден вынужден был застрелить казака, иначе он бы застрелил меня. Видно, побоялся, что мышьяк на меня не подействует.

Только теперь Маша опомнилась, опустилась на землю рядом с Митей, прижала его голову к груди и расплакалась.

А Митя ласково гладил ее руку и шептал:

– Ну что ты, родная, успокойся! Все уже позади, и мы снова вместе!

Вскоре Мите стало лучше. Он почти самостоятельно взобрался на лошадь и весь путь до их тайного лагеря держался в седле молодцом. И только капли пота, стекавшие ручьем по его вискам, говорили о том, как ему тяжело.

В лагере Васена опять напоила Митю кобыльим молоком, и он, благодарно ей улыбнувшись, притянул ее руку к своим губам и поцеловал в ладонь.

Маша вздрогнула, как от удара. В его глазах она отчетливо прочитала восхищение девушкой и чуть не задохнулась от потрясения. В этот момент она почти ненавидела Васену, ведь именно на нее обратил свое внимание Митя, улыбался ей и ласково, почти нежно разговаривал с ней.

Маша поспешила отвернуться. Не дай бог, кто-то заметит ее состояние и поймет, какие чувства она испытывает к женщине, только что спасшей ее мужа. Мужа ли? Маша усмехнулась про себя и в это мгновение поймала быстрый взгляд Антона, устремленный на Васену и Митю. И столько в нем было боли и смятения, что сердце ее снова сжалось. Не у нее одной вдруг взыграло ретивое, не одна она так отчаянно ревнует и злится.

Охотница стояла перед Митей на коленях, протирала ему лицо влажным полотенцем и что-то весело и оживленно ему рассказывала. И такая непосредственность была тоже совершенно не похожа на ее прежнее поведение.

Митя улыбался в ответ, словно и не корчился час назад в судорогах, и с живейшим интересом без устали болтал с девушкой, все еще продолжавшей хлопотать около него.

Маша сжала кулаки. За кого ее здесь принимают? Жена она ему, в конце концов, или нет? Она решительно шагнула в Митину сторону и опустилась на колени рядом с Васеной. Молча перехватила у нее полотенце и, склонившись над Митей, быстро протерла ему лицо и крикнула Антону, чтобы тот переодел барина в чистую одежду.

– Маша, – тихо сказал Митя, – мне надо перевязку сделать. Больно уж цепи ноги натерли. Все эти дни, пока Цэден не вытащил меня из этой проклятой клетки, их ни разу не снимали.

Он слегка приподнял штанины, и Маша охнула от неожиданности. В том месте, где железные браслеты сжимали ноги, образовались настоящие язвы. Они покрылись корочкой, но при движении она лопалась, и язвы начинали кровоточить. Несомненные страдания доставляла и грубая ткань, из которой шили одежду для каторжных. Касаясь ран, она тоже растирала их в кровь. И как только Митя мог терпеть такую боль?

Пришлось звать на помощь Прасковью Тихоновну с ее мазями и отварами. И казачка, засучив рукава, взялась лечить раны Мити с тем же усердием, что и раны Маши накануне вечером.