Но выстрелить она не успела, кто-то сгреб ее за шиворот и стащил с камня. И тут же она услышала, как над ее головой словно птичка цвикнула, и Митя с яростью крикнул:

– Ложись, сумасшедшая, не слышишь, стреляют!

Маша вжалась в камни. А Митя, подхватив ее ружье, перекинул его Антону, а сам, пригнувшись, бросился к лошадям. Чертыхаясь, отвел их за выступ скалы и тут же вернулся, сжимая в одной руке ружье, в другой – топор.

В ту же секунду Маша услышала глухие удары и не удержалась, выглянула из-за камня. Цэден, размахивая шашкой, пытался перерубить одно из бревен, за которое крепились цепи, удерживающие мост. Митя подбежал к нему, передал топор и нырнул в заросли, как раз вовремя. Вслед ему прогремел выстрел. Ответили два ружья – Митино и Антона, но казаки не остались в долгу. Выстрелили уже залпом, взметнув рядом с Цэденом несколько пыльных фонтанчиков. Но бурят как работал топором, так и продолжал работать, словно вокруг ничего не происходило.

Из своего убежища Маша не видела, что творится в лагере противника, поэтому слегка приподнялась на локтях, но на другой стороне ущелья было пусто, видно, казаки тоже попрятались за камни.

Цэден тем временем перерубил бревно, и мост перекосился, завис правым углом над пропастью. Теперь он стал непригодным для переправы, и вряд ли среди казаков найдется смельчак, который пожелает рискнуть собственной шкурой, чтобы преодолеть его, однако ротмистр перебежал ко второму бревну, удерживающему противоположный край настила. Но если в первом случае его прикрывали кусты, то теперь он был весь на виду, и казаки тут же воспользовались этим и открыли по нему огонь. Им ответили Митя и Антон. И Маша поняла, что за птичка пролетела над ее ухом. Теперь подобные «птички» засвистели и над головами ее спутников. Казаки продолжали беспорядочно и почти без остановки палить в их сторону. Митя и Антон отвечали, но реже: берегли патроны. Эхо от выстрелов металось по ущелью и, многократно отражаясь от скал и усиливаясь, создавало дьявольское нагромождение звуков – истинную какофонию, невыносимую для человеческого слуха.

Внезапно Цэден вскрикнул и выронил топор. Одна из пуль вошла в топорище, отколола приличную щепку и вонзилась ему в ладонь.

Из своего укрытия Маша видела, что руку Цэдена заливает кровь, и бросилась к нему.

– Не стрелять! – донеслось до нее с противоположного края ущелья, и тот же голос, более громко, и это, несомненно, был голос Мордвинова, прокричал: – Мария Александровна! Позвольте переговорить с вами!

Маша оглянулась назад, увидела потемневшие от бешенства Митины глаза, кажется, он пытался остановить ее, но она предпочла его не услышать, отвернулась и прокричала коменданту в ответ:

– Согласна, но сначала я перевяжу раненого!

Она склонилась над Цэденом. Он сидел на земле, прислонившись к камню, зажимал рану краем мундира и виновато улыбался:

– Глупо получилось, и рана-то пустяковая, а крови как от барана.

Маша оторвала от нижнего края своей рубахи длинный лоскут, перевязала им руку «амура» и только тогда прошептала:

– Простите меня, ради бога! Я позволила себе усомниться в вас и подумала, что вы нас сюда намеренно завели.

Вместо ответа Цэден тоже прошептал:

– Не отказывайтесь от разговора с Мордвиновым. Вероятно, он предложит вам сдаться. Постарайтесь потянуть время, торгуйтесь, придирайтесь к его условиям, а когда он окончательно расслабится, настроится на то, что вы готовы броситься в его теплые объятия, ударьте ногой по тому бревну, что я не дорубил. Там совсем тонкая перемычка осталась. – Он тяжело вздохнул и с сожалением посмотрел на топор с отслужившим свое топорищем. – Топор вот жаль. Чем теперь дрова для костра колоть будем?

Маша улыбнулась ему, встала с колен, подошла к краю ущелья и крикнула Мордвинову:

– Что вы хотели от меня услышать, Константин Сергеевич?

Мордвинов поднялся из-за камня и, слегка прихрамывая, подошел к противоположному краю моста.

– Я хотел бы, Мария Александровна, обратиться к вашему здравому смыслу. Вы не можете не знать, что своим поступком поставили себя вне закона. Ваш муж также усугубил свое положение побегом. Но мы с графом Лобановым испытываем к вам подлинное благорасположение и потому призываем вас сложить оружие и сдаться, уповая на милость Государя императора. Граф Лобанов согласен забыть о недоразумении, которое произошло между вами, и не сообщать о побеге генерал-губернатору. – Мордвинов широко открытым ртом несколько раз глотнул воздух и уже тише произнес: – Поймите, Машенька, я искренне сочувствую вам, и у вас нет повода упрекать меня в дурном отношении и необоснованных преследованиях...

– Поводов, конечно, нет, если не считать, что вы приставили ко мне шпиона, по вашему приказу убили Янека Спешневича, усыпили меня и посадили в клетку моего мужа!

– Я на службе у Государя, и это входит в мои должностные обязанности. Но я обещаю вам, Мария Александровна, что не дам ходу вашему делу и никто, кроме меня и графа, об этом не узнает, однако это только в том случае, если вы и ваши спутники откажетесь от сопротивления, бросите оружие и сдадитесь.

– А что будет с ротмистром Гурджиевым, генерал? – спросила Маша вкрадчиво и быстро оглянулась на бурята. Тот отполз за камень и уже лежал на животе с ружьем на изготовку.

– С Георгием будет сложнее, но думаю, мы сможем и для него найти смягчающие его вину обстоятельства. Хотя, согласитесь, предательство – тяжкий грех и должно быть наказано. Но в случае вашего согласия добровольно вернуться в Терзю мы постараемся в докладе генерал-губернатору представить это как задание, которое он получил лично от меня.

– Ой, что-то вы мягко стелете, Константин Сергеевич! – рассмеялась Маша. – Я признаю, что вы многое сделали не только для меня, но и для заключенных в остроге. Но, к сожалению, вся ваша доброта и забота ничто по сравнению с вашим стремлением выслужиться перед начальством. По правде, я относилась к вам с большим уважением и испытывала настоящие муки совести, когда думала о том, что обманываю вас. Но сейчас я подобных чувств не испытываю и соглашаться на ваши условия не намерена. И убеждена, что мои спутники придерживаются того же мнения.