Шагая по тротуару вместе с другими пешеходами, он думал, что на все ушло не так много времени. Сможет ли он получить необходимую информацию? Ведь нужно было связаться с Берлином, передать его запрос, произвести шифровку и дешифровку — каждый из этих шагов отнимал время.

«Жаль, что я раньше не встретился с этим агентом. Я бы избавился от многих страхов и мук. Очевидно, это не связано с особым риском, все как будто прошло очень гладко. По существу, на это ушло всего пять-шесть минут».

Теперь он чувствовал себя намного лучше.

Вскоре он уже рассматривал витрину с фотографиями, сделанными во время непристойных представлений в низкопробных притонах — грязные, засиженные мухами, снимки совершенно голых белых женщин, чьи груди висели, как наполовину опустившиеся воздушные шары. Зрелище позабавило его, и он задержался у витрины. Мимо него по своим делам шли прохожие, не обращая никакого внимания.

Наконец-то он хоть что-то сделал.

Какое облегчение!

* * *

Юлиана читала, поудобнее опершись на дверцу автомобиля. Рядом с ней, выставив локоть из окна, Джо одной рукой, слегка касаясь баранки, вел машину. К его нижней губе прилипла сигарета. Он был хорошим водителем. И они уже покрыли большую часть расстояния между Канон-Сити и Денвером.

Из приемника неслась слащавая народная музыка, вроде той, которую играют ансамбли аккордеонистов в пивных на открытом воздухе: бесконечные польки и шотландки — она никогда не умела отличать одних от других.

— Дешевка, — отметил Джо, когда музыка закончилась. — Послушай, я неплохо разбираюсь в музыке, могу сказать, кто был великим дирижером. Ты, наверное, не помнишь его: Артуро Тосканини.

— Не помню, — машинально ответила она, не отрываясь от книги.

— Он был итальянцем. Но после войны ему не разрешили бы дирижировать из-за его политических симпатий. Теперь-то он уже умер. Не нравится мне этот фон Кароян — бессменный дирижер Нью-Йоркской филармонии. Мы были обязаны ходить на его концерты, наш рабочий поселок. А что я люблю, как всякий «воп», — догадайся!

Он посмотрел на нее.

— Понравилась книга?

— Захватывает.

— Мне нравятся Верди и Пуччини. Все, что у нас было в Нью-Йорке, — это тяжеловесная, напыщенная музыка Вагнера и Орфа, и мы были обязаны каждую неделю ходить на эти пошлые драматические представления, устраиваемые нацистами в Медисон-сквер-гарден — с флагами, трубами, барабанами, пылающими факелами. История готических племен или другая воспитательная чушь, если бы все это можно было назвать «искусством». Ты бывала в Нью-Йорке до войны?

— Да, — отозвалась она, не отрываясь от книги.

— Правда, что там были шикарные театры? Я слышал, что были. Да и с кино теперь то же самое: вся кинопромышленность сосредоточилась в одном берлинском квартале. За те тринадцать лет, которые я провел в Нью-Йорке, не было ни одной оперетты или пьесы, только эти…

— Не мешай мне читать, — сказала Юлиана.

— То же самое и с книжными издательствами, — сказал Джо невозмутимо. — Сейчас они все монополизированы, с центром в Мюнхене. А вот до войны Нью-Йорк был центром мирового книгоиздательства. Так во всяком случае говорят.

Заткнув уши пальцами, она сосредоточилась на лежавшей у нее на коленях книге, стараясь отключиться от его голоса.

Ей попался тот раздел «Саранчи», где описывалось легендарное телевидение, и оно очаровало ее, особенно те строки, где говорилось о дешевых небольших установках для отсталых народов Африки и Азии.

«Только предприимчивость янки и система массового производства — Детройт, Чикаго, Кливленд — какие волшебные названия! — могли совершить это чудо, посылку нескончаемого и почти до безумия бескорыстного потока дешевых однодолларовых (в китайских долларах) телевизионных приборов в каждую деревню, в любую глухомань Востока. И когда какой-нибудь изможденный юноша с беспокойным умом, умирая от голода, хватался за этот единственный шанс, который предоставляли ему щедрые американцы, и собирал из набора крохотный приемник с встроенным в него источником питания размером не больше куска туалетного мыла, то что же можно было узнать с его помощью? Сгрудившись перед экраном, молодежь деревни, а часто и люди постарше, видели слова. Инструкции. Прежде всего как научиться читать, затем все остальное. Как выкопать более глубокий колодец, вспахать более глубокую борозду. Как очистить питьевую воду, исцелить своих больных. Над их головами витала американская искусственная волна, распространяя сигналы, разнося их повсюду, всем страждущим, всем жаждущим знания массам Востока…»

— Ты читаешь все подряд? — спросил Джо. — Или пропускаешь какие-то куски?

— Как это замечательно! Он заставил нас посылать пищу и образование всем азиатам, миллионам их, — сказала она.

— Благотворительность во всемирном масштабе.

— Да, Новый курс, провозглашенный Тагвеллом, по подъему уровня жизни масс. Только послушай.

Она прочла вслух:

— «Чем был всегда Китай? Томящимся, цельным, испытывающим во всем нужду существом, глядевшим на Запад. Его великий президент демократ Чан Кайши, который провел китайский народ через военные годы, теперь, в дни мира, вел его к Декаде перестройки. Но для Китая это не было восстановлением, так как в этой, почти сверхъестественно обширной плоской стране раньше ничего не возводилось, и она еще оставалась погруженной в свой древний сон. Восстающее ото сна существо, гигант, которому нужно было наконец-то обрести ясное сознание, пробудиться в современном мире с его реактивными самолетами и атомной энергией, его автострадами, заводами и лекарствами.