Однажды на улице его остановил пожилой мужчина с лицом, искаженным шрамом через всю щеку.

— Вы меня не знаете... — сказал он, сильно волнуясь. — Я командовал пехотной ротой там же, под Тутраканом. Ваши пушки спасли тогда и меня, и многих солдат. Я хочу вам сказать... — он глотнул воздуха и продолжал: — ...на суде вы снова победитель, но... за отсутствием улик... мне хотелось... чтобы были, черт побери, улики! Так я люблю вас, так верю в вас... — старый солдат схватил его руку, прижал к своей груди и несколько мгновений смотрел на него влажно блестящими глазами: — Живите долго... Нам на радость... — с трудом выговорил он и быстро ушел прочь.

Заимов не остановил его, не спросил даже его имени, и старый солдат уходил все дальше и дальше, а Заимову казалось, будто он все еще видит его блестящие глаза.

В первые дни после освобождения мысль, высказанная тутраканским воином, приходила ему в голову, но он оттолкнул ее, подумав, что его оправдание не его вина, просто суд не сумел с ним справиться. И вот ее высказал старый солдат.

Сразу же после суда распространяется слух, что оправдание Заимова произошло с ведома и одобрения царя, который-де не хотел, чтобы столь популярный в стране человек оказался замешанным или хотя бы косвенно связанным с неприглядными действиями других обвиняемых. Это был хитрейший ход царедворцев, который все переворачивал с ног на голову и как бы отнимал у Заимова какое бы то ни было право гордиться своей победой на суде.

Заимов получил еще один нелегкий урок, требовавший от него таких решительных и далеко идущих выводов и решений, к которым тогда, сразу же после суда, он прийти еще не мог.

С тех пор прошло шесть лет, но воспоминание о пережитом тогда было так близко, что нынешний суд, которого он сейчас ждал, казался ему продолжением и завершением того давнего суда.

Он не умел жить сегодняшним днем, с ним постоянно была вся его жизнь. Говорят, прошлое невозвратно. Для него это неверно.

Он вздрогнул — кто-то за дверью громко произнес его имя. Встрепенулись охранники, подобрали ноги, насторожились.

Дверь открылась, и в комнату вошел господин в штатском.

Охранники вскочили, по-собачьи вытянув лица.

Заимов этого человека не знал, хотя на допросах он видел немало их — в штатском и в форме. На этом был хороший черный костюм, крахмальный воротничок подпирал горло, в черном галстуке белела жемчужина булавки. Вырядился, как на торжественный прием.

— Как чувствуете себя, бе-Заимов? — спросил он.

Заимов впервые услышал в обращении к себе эту оскорбительную приставку «бе», означавшую высшую степень презрения.

— Бережете свой грязный язык для суда? — спросил господин в черном костюме. — Ну что ж, послушаем вас там, — он повернулся к двери.

Охранники некоторое время стояли молча, потом скрипнули стулья — они сели. Заимов повернул голову и посмотрел. Теперь они глядели на него злобно. А как же иначе? Хозяин только что науськал их.

За дверью становилось все более шумно, теперь голоса там не умолкали. Он вдруг огорчился, что думает об этих бегающих вокруг него собаках, вместо того чтобы собрать все свои душевные силы к сражению, которое скоро начнется.

Комендант привел трех конвойных, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками. Солдаты встали по обе стороны двери. Третий встал рядом с Заимовым.

— Когда настанет срок, я приду сюда, — сказал комендант и ушел.

Солдаты, что стали у двери, рассматривали Заимова несколько удивленно. Им, наверное, сказали: «Будете стеречь опасного генерала». А увидели они пожилого, сильно поседевшего человека в мятой арестантской одежде с короткими рукавами, на ногах — незашнурованные ботинки. И глаза у опасного генерала усталые и добрые.

Дверь тихо отворилась, и в комнату вошли два господина.

Одного из них Заимов узнал — это был довольно известный в Софии адвокат по уголовным делам Тумпоров. Его холеное красивое лицо было белым как бумага. Будучи назначенным на этот процесс, он потребовал от родных Заимова 60 тысяч левов. Он надеялся, что Заимовы не смогут заплатить такие деньги, и он откажется от участия в процессе. Но родственник Заимова коммерсант Константинов дал эти деньги.

Второй господин тоже был адвокатом. Его фамилия — Бочаров — ничего Заимову не сказала. Этот не скрывал своего страха, его болезненное, желтое лицо подергивал нервный тик. Но Заимов необъяснимо чувствовал, что этот человек ему симпатизирует.

Чутье не обманывало его. Адвокат Бочаров пошел на процесс не только по назначению адвокатского совета. Он мог отказаться, сославшись на болезнь, он действительно собирался лечь в больницу, и все об этом знали. Но, прежде чем он успел отказаться, его большой друг, известный адвокат Георгий Станкулов, попросил его участвовать в процессе.