Моя мать предпочла бы письмо от правления, мне приходится долго ей втолковывать, что, будучи письмоводителем, я сам как бы и есть правление, но она все равно недовольна.

Второе благодарственное послание адресовано Пауле Петрушке. Прочитав его, Пауле заливается смехом. У него удивительная манера смеяться: он высовывает кончик языка между передними зубами, и получается вроде как шип, так шипела большая ящерица, которую однажды показывали на ярмарке в Гродке.

Но теперь пора, наконец, вернуться к Герману Петрушке и его перерезанным жилам. Вы уж извините, я заставил вас ждать, надеюсь, причина задержки покажется вам хоть сколько-нибудь уважительной.

Август Петрушка бредет по дорогам своей жизни. Если он ничем не занят, руки у него ходят ходуном и болтаются, будто у целлулоидной куклы, когда резинки, что соединяют суставы, износились и растянулись.

А вот Герман Петрушка чеканит шаг прямо и пружинисто, ботинки на нем или деревянные башмаки, он всегда идет словно в парадном строю. Усы у Германа расчесаны щеткой и подкручены, штаны и куртка всегда выстираны и залатаны, кожаный верх башмаков начищен до блеска, синяя фуражка с лаковым козырьком сидит на голове прямо и аккуратно. Герман в прошлом — военный музыкант сверхсрочной службы, боец музыкального фронта. На пару с кайзером он покинул армию германского рейха. Только кайзер махнул в Голландию, а Герман — в Ландсберг. Поначалу Герман никак не мог примириться с мыслью, что отныне он не будет поэтично и во всеуслышание выдувать воздух из легких через раструб своего тенор-горна, а будет беззвучно выдыхать его за какой-нибудь будничной и скучной работой. Он был тогда холост, но закрученные усы и чеканный шаг делали его весьма привлекательным мужчиной, хотя глаза у него были малость навыкате от вечного выдувания маршей; из-за этой привлекательности его довольно скоро охомутала одна солдатская вдова. Ростом эта вдова была с мою бабусеньку-полторусеньку, а потому босдомцы прозвали ее маненькой Петрушихой.Вдова немало гордилась тем обстоятельством, что не сама повисла на шее у красивого мужика, а, наоборот, он присватался к ней, едва у них возникли отношения.

У маленькой Петрушихи уже было две дочери, и она вместе с ними и Германом перебралась в Босдом, как полноценная семья. По примеру своего брата Августа Герман тоже пошел работать под землю на шахту Феликс.Поначалу работа казалась ему тяжелой, потом он с ней свыкся, а брат Август тем временем обратил его в социал-демократическую веру: «Голова ты садовая, держись лучшей за Эберта, а не за кайзера».

Герман Петрушка заделался важным лицом в босдомской музыкальной капелле. Стать капельмейстером он не хотел да и не мог бы, капельмейстером был у нас садовник Коллатч, о котором я вам уже рассказывал. Наши сельские музыканты играли на танцах и на торжественных выходах, играли на велосипедных гонках и провожая жителей Босдома к месту последнего упокоения. Репертуар капеллы был определен раз и навсегда. Но если каким-нибудь ветром из Берлина через Гродок в Босдом заносило популярную песенку, местная молодежь тотчас выражала желание услышать ее в исполнении нашей капеллы. Ну что ж, услышать так услышать, и bandleader [12] Коллатч тайком списывал ноты у одного из членов Шпрембергской капеллы и приступал к разучиванию.

Когда двое молодых людей на селе начинают друг другу нравиться, принято говорить, что они ходють друг с дружкой.Для хожденияесть предписанные дни — воскресенье и среда. Когда влюбленный шел к своей возлюбленной в среду, люди говорили: пошел неделю половинить. «Ты неш нейдешь половинить?» — могли спросить у парня в среду вечерком, и если парень в ответ растерянно пожимал плечами да уныло отводил взгляд, можно было сразу догадаться, что между ним и той, с которой он «ходить», пробежала черная кошка, а то и вовсе порвана связь.

Когда Цетлакенсов Эвальд начал «ходить»со своей Фридой, он частенько сиживал на скамейке в палисаднике и играл на кларнете, изливая свою тоску через черную деревянную трубку с никелированными клапанами. На верхнем конце колодезного журавля сидел черный дрозд и, чувствуя в этом поощрение, тоже подтягивал. Но потом Эвальд и Фрида поженились, явился на свет первый ребенок, и теперь кларнет вынимали из футляра только затем, чтобы играть на танцах и зарабатывать деньги. Ах, как близки они были по духу, Эвальд и черный дрозд. Пришла пора выкармливать птенчиков. И любовные напевы смолкли.

А вот у Германа Петрушки все было по-другому, его любовные напевы не смолкли. Он продолжает играть на своем тенор-горне, летом на лесной опушке, зимой — в задней комнате, при свече. Ему охотно прощают, что он не следует местным обычаям, не шурует после работы в козьем хлеву, не ковыряется в саду либо на поле, не ходит в лес по грибы либо вязать хворост, звуками своего тенор-горна он убеждает босдомцев, что уродился не такой, как они.

Отмывшись после смены, Герман в своей застиранной почти добела синей рабочей робе, в аккуратно заштопанных носках и начищенных до блеска башмаках идет либо в трактир, либо к нам в лавку и покупает две ежедневные сигары. Потом он возвращается домой и самозабвенно начищает свой горн, как бездетная женщина каждый день начищает свою плиту. Для Германа главное сокровище — это его инструмент, его горн, а для маленькой Петрушихи главное сокровище — это ее мужчина. Она становится его рабой по доброй воле, эта маленькая Петрушиха с носом-картошкой, цветастым платком, с жилистым высохшим телом карлицы. Невозможно угадать, в каком уголке тела у Петрушихи угнездилась любовь, вы понимаете, о какой любви я говорю — о плотской. Работает она поденщицей в имении и считается там одной из самых старательных работниц; она ходит к господам— так это у нас называют.

Если в сумерках, идучи по дороге, ты встретишь кучу соломы либо копну сена, мешок сечки либо свекольной ботвы на двух ногах, знай, это маленькая Петрушиха, и тебе невольно захочется сравнить ее с теми полипообразными существами на деревенском пруду, чье тельце прилеплено то ли к крохотному кусочку коры, то ли к гнилой травинке.

То, что маленькая Петрушиха тащит по вечерам на своем горбу с господских полей, отнюдь не входит в положенную ей плату натурой. То, что она тащит на своем горбу, когда в сумерках шмыгает мимо нашей двери, мы называем разживой.Многие из нас не прочь разживиться,даже те, кто не ходит к господам, не прочь разживитьсяна господских полях, и я тоже разживаюсьтам когда клевером, когда люцерной для моих кроликов. Здесь, среди вересковой пустоши, такая разживане рассматривается как хищение чужой собственности, даже управляющий Будеритч, если, конечно, предложить ему сигару либо жевательного табаку, не считает это воровством.

Герман Петрушка, чьи пальцы, спрятанные в белых перчатках, бегали некогда по клапанам тенор-горна, не опускается до того, чтобы, повесив на руку корзину, ходить за покупками. Нет, нет, он и по сей день не забывает о военной службе, поэтому за покупками для всего семейства ходит маленькая Петрушиха, и ходит она в обед, так как наша лавка на обед не закрывается, уж кто-нибудь наверняка бдит, поджидая покупателя.

Итак, маленькая Петрушиха идет в лавку, но после того, как продребезжит колокольчик, она ни на шаг не отойдет от дверей, показывая всем своим видом, что отнюдь не намерена увеличивать за наш счет свои доходы. Она и вообще из числа тех, кто не в меру часто и не в меру готовно талдычит о своей честности. Она охотно прикрывает словами некоторые слабости своей натуры. Если колокольчик подал голос, а обслуживать покупателя никто не явился, маленькая Петрушиха снова открывает и снова закрывает двери, она хочет занять свои руки, чтобы те не выкинули какую-нибудь глупость.