Частную школу в Гулитче содержит фрейлейн Зегебок, что по-немецки означает козлы, фрейлейн Зегебок — немолодая девица, проживает в пасторате, и у нее есть дрессированная овчарка. У овчарки одно ухо стоит торчком, другое — висит, но все равно, как утверждают люди, она чистопородная.

Фрейлейн Зегебок прислоняет свой велосипед к стене нашей лавки и говорит собаке «место!». Собака усаживается тогда на собственную задницу и караулит велосипед, хотя его никто не собирается украсть.

Лицо у фрейлейн Зегебок лилового цвета, но сама она довольно крепкая.

— Едреная бабенка, — говорит дедушка.

Зегебокша покупает в лавке у моей матери четверть фунта кофе.

— Моя единственная страсть, — говорит она матери.

У трактирщицы Бубнерки она покупает четвертинку водки, просит перелить купленное в граненую бутылку, приговаривая: «Моя единственная страсть». Дрессировка овчарок, как выясняется, тоже единственная страсть фрейлейн Зегебок. Собаку звать Сава от Эшенгрунда, но не станут же босдомцы ломать себе язык, они называют собаку Сова, Зегебокшина Сова.

В частной школе, которую содержит фрейлейн Зегебок, учатся две дочери помещика Вендландта, оба сына пастора Кокоша, сын мясника Шинко и сын богатого крестьянина — барышника при случае — Блешки.

Мне покамест не следует знать, что меня ждет частная школа в Гулитче, но бабусенька-полторусенька подслушала разговор между матерью и пасторшей и передала его содержание дедушке, который стал малость туговат на ухо, передала во весь голос, позабыв, что я могу ее услышать.

— Зегебокша? — переспрашивает дедушка. — Едрена девка.

Не знаю, понравится ли мне в Зегебокшиной школе. Ее ученики так дерут нос, что прямо спасу нет. В деревянных башмаках они не ходят, это у них не модно, а ходят они все в кожаных ботинках. Единственное, что могло бы привлечь меня к Зегебокшиной школе, — это младшая дочь помещика Вендландта. Зовут ее Пуппа, и на мой тогдашний вкус она красивая девочка, прямо как фея, которой больше пристало жить на небе, чем на земле. Иногда Пуппа скачет на пони через Босдом в сопровождении старшей сестры. От помещичьих дочек пахнет духами, мы стоим вдоль дороги и пялимся на них, а они нас и не замечают; для них мы все равно как придорожные столбы с сопливыми носами.

— Подумаешь, — говорит Франце Будеритч, — под этими портками у них голая задница, все равно как у нас. — Мне не нравится, когда он говорит так про Пуппу. У меня в груди все равно как сверлит шилом, не знаю отчего, от тщеславия или от влюбленности, но мне было бы очень приятно, остановись Пуппа хоть ненадолго, чтобы поговорить со мной про то, как ходить за лошадьми.

Пуппе столько же лет, сколько и мне. Она стрижена под пажа. Мать говорит, что сейчас это самая модная стрижка, она прочитала об этом в Модном журнале Фобаха.Личико у Пуппы нежное, нигде ни прыщика, ни красноты, как у наших школьниц. Какой-то чертик, притаившийся во мне, нашептывает: «У красивой-то девочки и душа, поди, красивая, скажешь нет?»

Когда я буду в Зегебокшиной школе, мы, может, и разговоримся с Пуппой. «Ты зачем взнуздываешь своего пони?» — спрошу я.

«А почему бы мне и не взнуздывать?» — ответит она.

Я боюсь обидеть Пуппу.

«Взнуздывай на здоровье, — поспешно отвечу я, — тебе так больше подходит, но, если ты когда-нибудь еще раз проедешь через нашу деревню, я покажу тебе шмелиные гнезда, самые лучшие гнезда в мире, а главное, я покажу тебе желтозадых шмелей, настоящих медовых шмелей, понимаешь?»

Пуппа, конечно, ничего не поймет, но все равно изъявит готовность перенять у меня шмелиную премудрость и придет в восторг, когда увидит, как я залезаю руками в шмелиные гнезда и никто меня не жалит. Она прямо вся замрет от страха.

Мои родители потрясены честью, которая вполне может выпасть на их долю, если меня, их сына, примут в частную школу. Но это еще когда будет.

Мать выражает опасения, что мы слабо поддерживаем пасторскую коммерцию; надо бы нам чаще заглядывать в церковь.

В одно из ближайших воскресений мы втроем идем заглядывать.

— Мы, что ли, будем на их глядеть или они на нас? — спрашивает отец.

— И то и другое, — отвечает мать.

Мелкие споры и разногласия при одевании.

Отец приносит себя в жертву. Он, социал-демократ, со времени своей свадьбы не переступал порога церкви, и, уж если он в кои-то веки туда выбрался, ему надо выглядеть соответственно своему званию. Короче, он хочет надеть визитку и шляпу, а мать хочет, чтобы он надел сюртук и к нему цилиндр. Нет и нет, отец не желает выглядеть как крестьянин на похоронах.