Неизвестно
Шрифт:
Сумасбродность Февральской революции нашла свое основное выражение в митинговой демократии, очень часто перераставшей в горлопанство. Митинговали все и по самым различным поводам. Разные комитеты и советы иной раз заседали круглые сутки. Царили бестолковость и демагогия. Брали верх самые горластые и самые наглые. Как и сегодня.
В этом часто видят рост народного творчества, и ничего другого. Но митинговщина, бесконечные собрания и дискуссии имеют свой предел созидательности. Это блестяще доказали послефевральские дни. Митинги втягивали в обсуждение важных политических вопросов людей, которые не были готовы даже к поверхностному пониманию политических, социальных и экономических проблем. Однако резолюции, чаще всего крикливые и лишенные здравого смысла, оказывали свое влияние и на позиции партий, и на деятельность правительства. В такой ситуации популистская политика с ее крайним упрощением в оценках и решениях находила широкий отклик. В конечном счете митинги и собрания становились важным орудием манипулирования сознанием масс в групповых интересах, действенным средством давления на правительство. В итоге крайне незначительная часть населения, которую захватила эта стихия, во многом определяла политику, а в конечном счете — и судьбу страны.
Правомерен вопрос: насколько эти митинги, собрания выражали настроения масс? История показывает — Февральская революция тому яркий пример, — что и революцию, и контрреволюцию, в конечном счете, осуществляет в основном политизированное меньшинство при пассивной позиции или полной апатии масс населения. Расширение митинговой демократии шло рука об руку с увеличением власти иррационального. Сама техника бесконечных митингов, простые и доступные массам лозунги, в основном разрушительного характера, вели к вульгаризации и без того достаточно примитивного политического сознания.
Практически ни одна из политических сил не была заинтересована в пробуждении взвешенного, ответственного отношения к тому, что происходит со страной. Никто не стремился развивать принципы демократии, лидеры мало заботились об их практическом применении. Все кичились своей бескомпромиссностью. Никто не учил людей думать, но все учили ненавидеть. Дьяволизация противника, манипулирование образом врага были характерны для всех политических партий того времени, особенно для левоэкстремистских — большевиков, эсеров, анархистов. Митинговая демократия несла в себе бациллы саморазложения, укрепляла идеологию нетерпимости. Революцию шаг за шагом заменяли бунт и анархия. Страна медленно вползала в хаос безвластия. Законов, защищающих новую Россию, так и не появилось.
Февральская революция не только не укрепила здравомыслящий политический центр, но размыла его, тем самым подорвав основы стабильности. В России так и не нашлось силы, способной противостоять как самодержавной реставрации, так и вульгарной политике революционаризма. Все это создавало благодатные условия для перерождения демократии в анархию. Политикам застилала глаза самонадеянность, мешало высокомерное отношение к практическим повседневным делам. Именно тогда получила распространение практика «революционной целесообразности», которая была поставлена выше закона, что неизбежно вело к гибели демократии, готовило почву для большевистского экстремизма.
Иными словами, российское общество в целом не проявило должной ответственности, чтобы эффективно использовать свободу. В значительной степени ее связывали с планами достижения узкопартийных идеалов, но не с поисками согласия. Более того, в поведении партий господствовала крайняя нетерпимость к другим партиям и группам, причем даже одного политического среза. Наиболее разрушительной демагогией отличались большевики, привлекая тем самым на свою сторону социальное дно общества.
Почему в те далекие дни складывалась подобная обстановка?
Временное правительство возглавили люди, которые пришли к власти как бывшие оппозиционеры. Представители разных профессий — ученые, адвокаты, промышленники, банкиры, купцы. Некоторые из них разделяли социалистические убеждения, в основном народнического толка. Однако, оказавшись у руля государства, они быстро превратились в профессиональных политиков и с каждым днем отдалялись от тех питательных корней, от тех сил, которые выдвинули их на гребень политической борьбы. С каждым днем все глуше звучали для них голоса простых людей, ради которых они вроде бы и занимались государственной деятельностью.
Что еще важно подчеркнуть?
Бескровная, ненасильственная смена государственной власти в значительной мере исключала возможность гражданской войны со всеми ее античеловеческими последствиями. Это хорошо. Открывались заманчивые перспективы согласованных действий общественных сил, поскольку, как виделось, Февральская революция была революцией практически всех классов и общественных групп. Но эти рассуждения были вызваны, скорее, революционной эйфорией, чем отражали реальные интересы различных социальных слоев общества, определявших суммарный пульс жизни. Общественного согласия во имя решения общих демократических задач так и не удалось достигнуть.
В результате к осени 1917 года демократическая власть оказалась под холодным дождем октября и была затоптана в грязь осенней распутицы. Так случилось, что она, эта власть, не была нужна никому, кто был способен употребить ее хотя бы не во зло. Ни купечеству, ни заводчикам, ни усталым и обедневшим дворянам, ни равнодушному обывателю. Лишь интеллигенция продолжала восторгаться переменами, пела гимны свободе, но не более того.
И мало кто понимал, что безвластие правительства Керенского удесятеряло жажду власти у радикалов, у тех, кого нельзя было допускать к ней ни в коем случае. Все происходило второпях и делалось впопыхах. Никто не предостерег общество, что верх в подобных случаях берут правые или левые авантюристы, начиненные динамитом радикально-попу- листской демагогии.