«Большевик» шел Карским морем третьи сутки. Тяжелые льды не встречались.

В эти дни мало кто выходил на палубу. Любоваться там было нечем. Жизнь протекала во внутренних помещениях: в каютах, в столовой, в кают-компании. Свободные от вахт люди занимались: изучали историю партии, международное положение, технику и посвящали много времени общеобразовательным предметам.

Случись постороннему человеку побывать на «Большевике» в один из таких дней, наверное, он подумал бы, что попал в какое-то пловучее учебное заведение. Да, в эти дни ничего чрезвычайного не происходило, и жизнь была похожа на береговую.

Яшка тоже учился. Первым его учителем был Вася Томушкин. Начали они с арифметики, а кончилось тем, что капитан отстранил Томушкина.

Вася объяснял Яшке, насколько важно для человека знать арифметику. По словам Томушкина, выходило так: за арифметикой следует алгебра с геометрией, потом — высшая математика. А механику, например, никак не обойтись без высшей математики, как пароходу не обойтись без механика. С другой стороны, почти все механики были когда-то кочегарами. Следовательно, утверждал Вася, первый специалист на пароходе и чуть ли не на всем свете — кочегар.

На следующем уроке Васе не удалось развить свою теорию дальше. Дверь осталась чуть открытой, и капитан услышал всё. В результате — Васина отставка.

С Яшкой стал заниматься Савелий Илларионович Пиатровский. До чего ж он оказался строгим, — куда гам учительница! Сиди — не шелохнись, посторонних вопросов — никаких. А тут слышно, как на мостике звякнул телеграф, — значит, что-то произошло. Надо бежать на палубу и смотреть. Или вдруг пароход дал задний ход. Тоже ведь надо знать — почему?

Но Савелий Илларионович был глух ко всяким таким происшествиям, а Яшку прямо бросало в жар от любопытства.

Впрочем, задачи по арифметике Савелий Илларионович решал здорово: как-то по-своему, в уме, сразу. Это Яшке понравилось. Вообще третий помощник капитана нравился Яшке. Хотя и молодой, Савелий Илларионович был всегда серьезный, степенный, но он не важничал, не надувался, вроде Васи, а всегда был такой — задумчивый. Может быть, он всё время решал в уме арифметические задачи?..

К утру четвертого дня барометр резко упал. От зюйд-веста пришел шторм.

Ветер за ночь взволновал море. На юге и востоке тяжелые тучи заволокли горизонт и, растекаясь по небу, пологом нависли над морем.

Проснувшись, Яшка не сразу понял, что случилось. Как будто его хотели перевернуть через голову, бросали с боку на бок, поднимали, опускали…

С головой вообще творилось неладное. Вдруг она завертелась на плечах. Остановилась. Перед глазами возникло несколько иллюминаторов, именно несколько: шесть, семь, восемь, но от них в каюте не стало светлей. И тотчас же всё вернулось к своему прежнему виду. Иллюминатор, как полагалось, находился на месте один, по его бокам висели две занавески, которые освободились от шнурков и медленно раскачивались: к Яшке и от него.

В дверь просунулся повар.

— Как чувствуешь себя?

— Хорошо, — насилу выговорил Яшка: до того давило у него в горле.

— Вставай и выходи работать, тогда легче будет.

Пароход вдруг резко бросило, и дядя Миша, не удержав дверь, больно стукнулся. Дверь захлопнулась сама собой.

Яшка слез с койки и принялся одеваться. Он никак не мог попасть ногой в штанину. Она всё время проваливалась куда-то вместе с палубой. Наконец мальчик втиснулся между бортом и столом и всё-таки надел штаны. Тьфу! Оказалось, что задом наперед. Пришлось снова переодевать.

Он вышел на палубу.

Ого! Огромные водяные валы шумной и озлобленной стеной гнались за пароходом и, настигнув, казалось, хотели обрушиться на него. Но корма парохода вздымалась, пропуская волны под собой. Они с ревом неслись вдоль корабельного корпуса, напоследок в бессильной злобе подбрасывая его нос.

Тут Яшка вспомнил, как отец однажды рассказывал про трехэтажные волны. Но тогда же возникали и сомнения. Как это волны могут быть в три этажа? Дом — понятно, но откуда окна на волнах?

Сейчас, вспомнив этот отцовский рассказ, Яшка всё понял. Было так. Катилась большущая, похожая на ладную гору, волна. Перед у нее был крутой. И вдруг с волны опрокидывался шумный пенистый гребень, а уж потом она вытягивала свою длинную отлогую спину, а на этой спине ветер разгонял другие волны, меньшие, конечно, но такие же, с крутыми передними скатами, с пенистыми гребнями и отлогими спинами. Их на каждой большущей волне бежало не меньше десятка. Получались волны на волнах. Но и эти верхние волны были вовсе не гладкие, как стол или бумага. На них ветер тоже будоражил, взъерошивал воду и умудрялся разгонять маленькие волночки, срывая с каждой шипучий белый гребешок.