Как известно, Рид считал Соединенные Штаты самым свободным государством мира. Свою родину — Великобританию он, наоборот, воспринимал как царство несвободы. Его возмущало рабство американских рабов, но в своих соотечественниках (и еще в большей степени — в европейцах) он видел рабов худшего свойства. В одном из романов есть характерные строки: «В других странах, в том числе в своей собственной, я вижу вокруг таких же рабов, причем их гораздо больше. Рабов не одного человека, но множества людей, целого класса, олигархии. Они не холопы, не крепостные феодала, но жертвы заменивших его в наше время налогов, действие которых столь же пагубно… Я считаю, что рабство негров менее унизительно, чем положение белых невольников в Англии. Несчастный чернокожий раб был побежден в бою, он заслуживает уважения и может считать, что принадлежит к почетной категории военнопленных. Его сделали рабом насильно. Тогда как ты, бакалейщик, мясник и булочник, — да, пожалуй, и ты, мой чванливый торговец, считающий себя свободным человеком! — все вы стали рабами по доброй воле. Вы поддерживаете политические махинации, которые каждый год отнимают у вас половину дохода, которые каждый год изгоняют из страны сотни тысяч ваших братьев (Рид имеет в виду массовый исход голодающих ирландцев в 1846–1850-х годах, который сознательно стимулировался властями империи. — А. Т.),иначе ваше государство погибнет от застоя крови. И все это вы принимаете безропотно и покорно. Более того, вы всегда готовы кричать «Распни его!» при виде человека, который пытается бороться с этим положением, и прославляете того, кто хочет добавить новое звено к вашим оковам».

Тем не менее Рид принимает решение остаться в Англии. Чем оно было обусловлено? Ответ очевиден: намерением продолжать литературную карьеру. В самом деле, а что ему еще оставалось? Его мечты превратиться в нового Мюрата и встать во главе революционных войск, сметающих троны европейских тиранов, развеялись как дым. Он мог вернуться к преподаванию, но, после того как дважды — сначала в Ирландии, а затем в США — под влиянием обстоятельств он вынужден был оставить учительскую карьеру, вряд ли его могла привлечь эта стезя. Он мог попытаться вновь податься в «акулы пера», но сама мысль о «поденщине», о неизбежных унижениях и компромиссах казалась ему отвратительной. Писательская карьера в викторианской Англии, напротив, сулила перспективы. Хотя, как и в США, писательство на его родине не принадлежало к числу «респектабельных» профессий, все же статус писателя в Англии был ощутимо выше, нежели в Америке. Если мы вспомним о судьбе американского профессионального писателя Э. А. По и сопоставим ее с судьбами английских профессионалов пера Ч. Диккенса, Ч. Рида, У. Коллинза, У. Эйнсворта и многих других викторианцев, то станет понятно, о чем идет речь. И дело не только в отношении современников. В те времена в Америке даже самые успешные литераторы не могли прожить на деньги, которые они получали за издание своих произведений. В Англии наиболее успешные — так называемые перворазрядные писатели — не только жили достойно, но и богатели, сочиняя романы. Парадоксально, но литературный труд нигде и никогда не приносивший особенных доходов романистам, в Викторианскую эпоху мог быть (и для многих авторов был) доходным предприятием. Литературоведы, пишущие о викторианцах, увлеченные исследованием художественных особенностей их романов, изучением принципов отображения действительности, анализом образной системы и т. п., отчего-то упорно игнорируют экономическую составляющую их труда. А она, безусловно, оказывала самое существенное влияние на творческий процесс, определяя не только форму, но воздействуя и на содержание романа. Как здесь не вспомнить сакраментальное пушкинское: «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать»!

Джон Сазерленд, видный культуролог, социолог и один из наиболее искушенных исследователей книжного дела в викторианской Англии, основываясь на тщательном анализе тогдашнего литературно-издательского рынка, приводит среднюю величину вознаграждения, на которую «средний» викторианский писатель мог рассчитывать в 1850–1860-е годы, продавая свой роман издателю. Так вот, она равнялась примерно 250 фунтам стерлингов. Это были очень значительные по тем временам деньги, когда человек, имеющий 100 фунтов годового дохода, мог смело причислять себя к среднему классу. При этом Сазерленд имеет в виду «стандартный» викторианский роман, — изданный в трех томах in octavoи стоивший полторы гинеи. В таком «формате» издавались романы Ч. Диккенса, А. Троллопа, У. Теккерея, У. Эйнсворта, Ч. Рида, большинства других викторианских романистов — вне зависимости от их успешности и литературной известности.

Кстати, обращал ли читатель внимание — романы Диккенса, Троллопа, Теккерея и других «викторианцев» поразительным образом близки по объему. Неужели потому, что коллизии, которые они воплощали в своих текстах, требовали именно такого — трехтомного — объема? Отнюдь. Того требовал издатель — и объем романа (в трех томах) обязательно определялся в договоре между писателем и издателем. Конечно, издавали и двухтомники: они продавались по гинее и приносили несколько меньший доход издателю, а соответственно, и автору. Однотомники были скорее исключением.

Надо сказать, книжный рынок викторианской Англии был уникален и разительно отличался от тех реалий, что сложились в этой области за последнее столетие, поэтому имеет смысл хотя бы бегло остановиться на этом явлении поподробнее. На протяжении почти всего XIX века на британском книжном рынке безраздельно «царил» трехтомник или, как его называли англичане, «трехпалубник» ( three-decker). Для издателей этот «формат» был предпочтителен. В трехтомном варианте издавались романы, мемуары, биографии выдающихся особ, популярные тогда разнообразные путевые заметки, научные и религиозные трактаты и т. п. Трехтомник печатался в одну восьмую листа, на бумаге высокого качества, с обязательными иллюстрациями в каждом томе (обычно по шесть гравюр на том). Шрифт был крупным, поля страницы — широкими (стандартная страница имела примерно 1200 знаков). Переплетался трехтомник в прочный, чаще всего тисненный золотом, кожаный или тканевый переплет — ремесло переплетчика в викторианской Англии превратилось в настоящее искусство, которое в настоящее время пристально изучается. Практически неизменным оставался и тираж: обычно он составлял одну тысячу экземпляров. Стоил трехтомник, как уже говорилось, полторы гинеи (то есть без малого два фунта стерлингов) — огромные деньги. Причем, как это ни парадоксально, цена оставалась неизменной практически на протяжении столетия. За это время изменились технологические процессы: удешевилось производство бумаги, были изобретены и внедрены новые печатные машины, появились фальцевальные и брошюровальные механизмы, совершенствовался процесс литографирования. Наконец, многократно возросла читательская аудитория. Но цена и тираж трехтомника не менялись. Заманчиво объяснить этот парадокс пресловутой приверженностью британцев традициям и английским консерватизмом. Но о какой «приверженности традициям» можно говорить, когда речь идет о коммерции и доходах? Издание чрезвычайно дорогих трехтомников (и двухтомников) было выгодно, рдин из историков книжного дела Викторианского периода совершенно справедливо отмечал: «Издатели могли позволить себе совершенно не заботиться о том, что индивидуальный покупатель не приобретает их чрезвычайно дорогие книги». Почему? Да потому, что книги эти и не предназначались для рядового покупателя — их покупали платные библиотеки. «До тех пор, — отмечает тот же исследователь, — пока библиотеки забирали существенную часть тиража, доход издателя был неприкосновенен». Библиотеки делали ставку на трехтомник потому, что им была нужна «качественная литература», а трехтомник — своим оформлением, добротным переплетом и — главное — ценой — убеждал, что это и есть «качественная литература», а содержание, по большому счету, было не столь уж и важным. Для издателей, а следовательно, и для авторов это был почти беспроигрышный вариант. И если последнему удавалось пробиться в когорту «перворазрядных», то от перспектив захватывало дух. Впрочем, и те, кому не удалось, могли рассчитывать на неплохой и довольно устойчивый доход.

Библиотеки «потребляли» примерно две трети тиража, остальное (если роман не пользовался особенным — сумасшедшим — спросом, каким пользовались некоторые романы Диккенса или У. Коллинза, и требовалась допечатка) нередко оседало на складах и потом продавалось с большими скидками. Платных библиотек в Великобритании было довольно много — годовой абонемент на обслуживание стоил обычно гинею (за эти деньги в распоряжении читателя были и новинки, и книги прошлых лет издания; единственное условие — брать только по одной книге за раз). Это дело было весьма выгодным, тем более что пересылка почтового отправления (в том числе книги) в пределах Британии стоила всего пенс и обычно осуществлялась в течение суток. Платные библиотеки (circulating libraries)целевой аудиторией имели британский средний класс — он не обладал достаточной суммой денег, чтобы покупать роскошные трехтомники, но хотел читать, а количество более или менее образованных и неплохо зарабатывающих людей в Англии неуклонно росло. Это был серьезный рынок, и он диктовал свои условия издателям. В викторианской Англии находились настоящие «библиотечные гиганты» — достаточно упомянуть библиотечную «империю» Мади [32] , расцвет которой пришелся на 1850–1870-е годы. Бывало, он один заказывал до 500 экземпляров того или иного романа сразу. Число только его подписчиков в упомянутый период варьировалось от 25 тысяч до 50 тысяч человек. А ведь были и другие библиотеки.

В 1850 году, когда состоялось «вхождение» Рида в английскую литературу, такое положение казалось незыблемым, но изменения, и довольно существенные, были не за горами. Риду, хотя он едва ли сознавал это, доведется стать одним из важных действующих лиц этих перемен. Но о характере их, о роли Рида и его произведений в этих процессах поговорим позже.

Находясь в Лондоне и приняв решение не возвращаться в США, а продолжить литературную карьеру в Великобритании, Майн Рид прежде всего должен был озаботиться поиском издателя — важнейшей фигуры для любого писателя. У него имелся роман «Военная жизнь, или Приключения офицера легкой пехоты», изданный в США, и Рид начал наводить справки о возможности публикации книги на родине. Для начинающего писателя, каковым и представлялся Рид в Англии в глазах издателей, это оказалось непростым делом. В своей книге о муже Элизабет Рид мимоходом упоминает о долгих и непростых поисках. Вероятно, это было не столько длительное, сколько довольно мучительное занятие: выступать в роли просителя, получать отказы, беседовать с клерками, взирающими на тебя сверху вниз, или получать предложения, в которых твой труд оценивался смехотворно низко — согласитесь, для гордого и независимого по характеру человека это не могло не быть мучительно. Нет достоверной информации о том, как Рид нашел своего первого британского издателя, — сам ли вышел на него, кто-то посоветовал к нему обратиться или даже познакомил с ним начинающего литератора, но довольно скоро писатель впервые переступил порог офиса Уильяма Шобела на Грейт-Мальборо-стрит, 20.

У. Шобел специализировался на изготовлении книг «экзотического содержания», до которых английский читатель был великий охотник — он издавал мемуары и записки путешественников, миссионеров и естествоиспытателей, приключенческие романы, действие которых происходило в экзотических землях. В этом смысле роман Рида вполне органично вписывался в «формат» издательства Шобела. Но, по меркам британского издательского рынка, роман Рида был слишком мал по объему — его нельзя было издать не только трехтомником, но даже и в двух томах. Тем не менее Шобел ознакомился с представленным ему текстом и решил его напечатать. Однако поставил перед автором несколько обязательных условий. Прежде всего, роман должен был увеличиться в объеме — хотя бы вдвое. «Простоватой» показалась издателю и фабула романа. Конечно, только что закончившаяся американо-мексиканская война должна была привлечь внимание британцев, но слишком мало в «Военной жизни» приключений, загадок и тайн, вероломных предательств и измен. Недостаточно, по мнению Шобела, автором используется и местный колорит, например, совсем не развита линия «гверильяс», — а какие перспективы сулит живописное изображение этих местных разбойников в создании характеров персонажей, наконец, для усложнения той же интриги! Простовата и любовная линия: в ней нет ничего таинственного — Галлер любит «черненькую», его друг лейтенант Клейли — «беленькую», и никаких особенных загадок, тайн, соблазнов. Викторианский читатель привычен к сюжетам иного рода, где есть и первое, и второе, и третье, когда любовь проходит через испытания и в финале увенчана счастливым брачным союзом.