Человек, полуголый, закинув руку за голову, лежал в кружевной тени прибрежных ив и, щурясь на солнце, задумчиво смотрел на проплывающие по небу причудливые облака, ловя горячими пальцами волны и покусывая пожухлую травинку. Его волнистые светлые волосы в беспорядке рассыпались по песку, несколько выгоревших добела прядей прилипли к взмокшему лбу. Облака играли с ним в призрачную, обманную игру, поминутно изменяя форму, то прячась друг за друга, то норовя обогнать, обойти, толкнуть мягкой белой лапкой проплывающего мимо пушистого соседа, и человек тихонько рассмеялся и чуть приподнял голову, разглядев в небе огромного сфинкса с мощными когтистыми лапами, летящего за диковинной птицей с изогнутым клювом. А вот амазонка, грациозная, как Артемида-охотница, с пышной развевающейся гривой, пролетела мимо сфинкса на белом скакуне, и он уже с трудом отличал сон от яви; веки, вмиг налившиеся свинцовой тяжестью, слипались, и в его воображении величественно проплыла рыжеволосая красавица в длинных перчатках, нахлестывая лошадь, улыбаясь своей загадочной, чуть вызывающей улыбкой…

– Д-дантес! Ну г-где ты там? – знакомый, чуть заикающийся молодой голос вывел его из оцепенения, и он медленно и с неохотой повернул голову. «Так, понятно, Трубецкой, Строганов, Опочинин, Урусов… Опять нечем заняться, сейчас начнут звать в карты играть», – лениво подумал Жорж, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.

– Ну что, негодяи? – откликнулся он, подходя к офицерам. – Купаться?

Однако хитрая загорелая физиономия Трубецкого, который утверждал, что он «морозо – и жароустойчив», красноречиво говорила о только что придуманной им очередной «невинной шалости».

– Ис-скупаться, дорогой Жорж, мы в-всегда успеем. А не сыграть ли нам в карты… на раз-здевание?

Опочинин с Урусовым громко заржали, глядя на изумленное лицо Дантеса.

– Да ты чего, Д-дантес, как б-барышня? Ты бы еще спросил – «а зачем?», честное слово! Давайте так – каждый п-проигравший снимает с себя по одной вещи, а последнему оставшемуся придется до обеда г-голым кататься верхом по Новой Деревне… И чтоб не п-прятаться, всем понятно?

– Да ну тебя к черту, Трубецкой, – заявил Строганов. – Вечно ты какую-нибудь пакость выдумаешь – нет бы книжку почитать!

Дружный гогот загибающихся от смеха приятелей не нуждался в более развернутом ответе, и Сашенька Строганов, которого в полку прозвали «профессор» за усердие к занятиям, стал нехотя сдавать карты.

Сашка Трубецкой так увлекся своей затеей, что даже забыл заикаться. Его заикание вызывало в полку бесчисленные и далеко не всегда пристойные шуточки среди офицеров, которые наперебой изображали Трубецкого – то признающегося в любви, то читающего стихи, а то и отпрашивающегося по нужде у самого Гринвальда во время учений. Другой Александр, Строганов, младший брат Идалии Полетики, высокий и медноволосый, как сестра, был задумчивым юношей, любившим чтение. Про него поговаривали в полку, что будто бы он вступил в масонскую ложу и увлекается изучением символики, собирая эскизы старинных и современных масонских печатей. Остальные двое приятелей-однополчан Жоржа, Максим Урусов и Григорий Опочинин, ничем, кроме как беспрерывными рассказами о своих победах над слабыми женскими сердцами, не выделялись и были просто добрыми малыми, славными и открытыми, к тому же любителями выпить.

– …А мы вас вот так!

– Бью!

– А вот мы дамочку вашу убьем, светлая ей память!

– Ха-ха-ха, Урусов, снимай мундирчик! Ну, начало-о-о-сь…

Опочинин, больше всех оравший и требовавший соблюдения правил игры, в изнеможении повалился на траву, страшно довольный. Он вышел первым и теперь с явным злорадством наблюдал за тем, как его приятели, нимало не смущаясь, снимают с себя исподнее.

– Туз! О как! Что скажете, ваше благородие?

– Не надо оваций – ваша радость преждевременна, mon ami…

– А мы вас сверху шестерочкой козырной…

– Рано радоваться! Чего скалишься, отец Григорий, – грехи отпустить желаешь?

– А козыри-то все уж вышли – нету больше…

– А, ч-черт!..

– В-все, Д-дантес! Раздевайся, mon ami, и не надо рыдать – не везет в к-картах, повезет в любви…

Жорж, с головой накрывшись скинутым мундиром, хохотал до слез, пытаясь уползти в сторону и удрать, делая вид, что рыдает, и норовил при этом посильнее пнуть в зад негодяя Трубецкого вытянутой босой ногой. Сашка в ответ двинул ему коленкой по тому же месту, завязалась смешная дружеская потасовка, в которой уже невозможно было понять, кто кого лупит и по каким частям тела.

– Отстань, придурок!

– Ох, не плачьте, дорогая Жоржетта, это совсем не больно – маменька не узнает и не заругается…

– Пошел к черту!

– Да раздевай же его, и д-дело с концом! Ну что ты вцепился в с-свои ш-штаны, Жорж? Ну, иди, з-зайка, п-пожалуйся Полетике – они, с-сволочи, грязно д-домогались и покушались на м-мою невинность! О-о-о, да что ж ты делаешь, мерзавец, – там же мягкое место…

– Угу. Сейчас я тебе устрою – и другое вряд ли когда твердым станет!

– Да ты, я погляжу, просто маньяк! Слезь с меня, медведь! Что ж ты делаешь-то? Да п-пусти же ты, черт бы тебя, п-пусти, Жорж, не нада-а-а!.. А-а-а-а…

Дантес, отряхнув руки, с удовольствием спихнул Трубецкого в воду, и теперь вся компания с хохотом наблюдала за отчаянными попытками Сашки, охающего и потирающего ушибленный зад, забраться на крутой склон.

– Да… т-твою мать! – орал Сашка. – Уговор д-дороже денег – давай раздевайся догола, mon cher, и чеши по д-деревне на своем красавце! Держи его, М-макс, – удерет, ей-богу!.. Да не брыкайся же ты, ч-черт…

…А потом все четверо, зачарованно ахнув, с завистью провожали глазами медленно покачивающуюся в седле изящную фигуру Дантеса с дымящейся сигарой в руке. Его тонкая, прямая спина, чуть покрытая золотистым загаром, широкие мускулистые плечи и сверкающие на солнце золотые волосы делали его похожим на сказочного принца, фавна, привидевшегося в сонном полуденном мареве насмешливым кавалергардам… Серьезный скромница Строганов, полная противоположность своей бойкой сестре, вдруг мучительно, до слез, покраснел и отвернулся в сторону, низко склонив рыжую голову и сделав вид, что рассматривает свой перстень с черной масонской печатью. Полуобернувшись, без тени смущения, с нескрываемо самодовольной улыбкой на губах, Дантес грациозно помахал им рукой и хлестнул коня. Гордо пройдясь вокруг поляны, он углубился по тропинке в лес, совершенно забыв, в каком виде он сейчас катается верхом, и еще через пару минут прямо на коне въехал в теплую, прозрачную воду, нарочно брызгаясь и смеясь. Конь с удовольствием затряс мордой, поняв намерения всадника, и вместе они представляли удивительно красивое зрелище, которое определенно вызвало бы восторг у любого художника, окажись он случайным свидетелем этой сказочной сцены…