Спрятав скейн в ножны, она протянула руку и дотронулась до его плеча, так, на всякий случай. Надо же убедиться, что это и впрямь Джэйфф Элир, а не наваждение ночное. Мало ли какие явления могут бродить в свете четвертой луны?

Но шуриа оказался самым настоящим, отнюдь не призрачным, и сразу перешел к делу:

– Где наша Священная Невеста? Чуешь ее?

– Чуять не чую, но где-то здесь точно. Локка мне врать не станет. Тут она, и Сэйган, мой адъютант, с нею, – поделилась замыслами Грэйн и повела носом, пробуя ноздрями влажный воздух. – А ночка хороша, а? В самый раз для жертвоприношения. Как бы не пощекотали нашей змеюшке брюшко.

Джэйфф разом позабыл свои прибаутки и ужимки. Дело-то серьезное!

– Давай-ка найдем, где у них тут лежбище, в смысле святилище.

– Да там их кубло, в центральной башне, тут и думать нечего, – ролфийка взмахом руки указала на искомое здание, торчащее посреди двора, словно моржовый бивень во льдах, и добавила: – И забрались наверняка повыше, как им, желтоглазым, и положено… Внешний периметр у нас чист, я полагаю? Раз уж ты мне навстречу шел?

Могла бы и не спрашивать. Вряд ли после того, как по галерее прогулялся капитан Элир, там остался хоть один… неучтенный колдун. А раз так, то и медлить нечего. В последний раз оглянувшись на свой «натюрморт с фонарями», Грэйн вслед за шуриа стала спускаться вниз, во двор.

По ночам шурианские детишки любят рассказывать друг другу страшные сказки. Такие страшные, чтобы от них прямо мороз по коже шел, чтобы бояться потом высунуть нос из-под одеяла, чтобы каждая тень казалась притаившимся чудовищем. Страх будит жажду жизни – донджету, страх не дает заскучать. Джона росла без сверстников-соплеменников, но сказки Элишвы заменяли ей детские страшилки с лихвой. Порой мать такое могла наплести, что Джона не то чтобы капризничать, дыхнуть лишний раз боялась. А наплакавшись всласть, засыпала мертвым сном.

Но самые страшные истории Третьих, конечно, про погребенных заживо. Как маленькую прелестную девочку, посвященную Земле, приняли поутру за мертвую и предали родной стихии. И как она, очнувшись под слоем земли, кричала и плакала, звала на помощь, а потом задохнулась. Для пущего эффекта Элишва завывала, пучила глаза, высовывала язык, добиваясь от Джоны всхлипываний и мелкой дрожи во всех членах. Чтобы потом произнести замогильным тоном зловещее: «И восстав духом, она явилась в дом матери своей и одним видом своим разбила ей сердце!», и воззриться на дочь с таким видом, будто та уже собралась притвориться мертвой, повторив сомнительный подвиг сказочной героини. Само собой Джона обливалась слезами и клялась милой мамочке никогда-никогда ее не подводить. «Пос-с-смотрим», – свистящим шепотом говорила Элишва и выскальзывала из спальни, довольная собой. Дитя теперь не только будет крепко спать, но и навеки запомнит, как нехорошо досаждать матери после смерти.

Теперь-то Джойана вспоминала о проделках жестокосердной шуриа со снисхождением и улыбкой, а прежде злилась и негодовала. Ведь Элишва так ни разу не явилась духом после смерти. Не захотела.

Кто же знал, что страшные сказки оживут и обретут плоть в диллайнском гнезде – в Этенхари? Уж точно не маленькая шурианская женщина. А еще говорили, будто в прежние времена, в самые первые годы завоевания Джезима детьми Дилах, они замуровывали преступников в стенах темниц заживо.

Бывшая калива навалилась всей своей каменной тушей на щуплую шурианку, сдавила со всех сторон ледяными пеленами, засыпала глаза прахом, заткнула рот вязкой гнилью, облепила с ног до головы липкой паутиной. Воздух с едва уловимым, но поразительно стойким запахом разложения не хотел литься в легкие. А если Джоне удавалось отдышаться, то она прямо чувствовала, как внутрь проникает пыль, грязь и тлен. Кожа нестерпимо зудела, словно крошечные бабочки, вроде моли, или паучки ползают по всему телу, забираются во все отверстия, прогрызают крошечные дырочки и откладывают туда яйца.

«Тебе все это мерещится. Ты же своими глазами видишь – нет никаких бабочек-паучков, – уговаривала себя пленница. – Это все магия эсмондов. Терпи!»

Терпение – отнюдь не самая главная шурианская добродетель, и Джойана редко когда могла похвастаться большими ее запасами. Но здесь и сейчас нельзя дать слабину. Ни в коем разе! Иначе шуриа начнет кататься по полу с воплями, раздирая до крови собственную кожу. И окончательно сойдет с ума.

Спасала только ненависть к аннис, к Итэль Сар персонально, и к каждой из ее товарок. В когтях у Хереварда Оро Джона чувствовала бы себя лучше и увереннее, чем рядом с этими хищницами.

– Не верь их унылым мордашкам, ир-Сэйган, – нашептывала Священная Невеста распухшим, многократно прикушенным языком. – Не сочувствуй их увечьям. Каждая из этих тварей заслужила быть поджаренной на костре со снятой заживо кожей. Их души чернее сажи в дымоходе, их преступлениям нет числа. Верь мне. Я вижу.

Джона видела. Черные скрюченные мертвецы – пожива огня – по сравнению с духами аннис просто красавцы, и эманации ненависти, исходящие от магичек, сшибают с ног сильнее запаха из смердящей братской могилы брошенных без погребения жертв войны.

– Бежать отсюда надо, – рыкнул зло ролфи в ответ на мистические бредни Джоны.

Благословен будь, практичный сын серебряной Морайг! Только вам, бешеные и неистовые, под силу взять судьбу за усы, шикнуть, плюнуть и заставить подчиниться вашей воле. Кабы не ир-Сэйган – простой солдат без капли воображения, так бы и сидела шуриа, свернувшись в клубок и покорно ожидая смерти.

А то, что луна четвертая взошла… И взошла. Не могла не взойти.

Однажды у одного из Аластаровых паровых молотов, из тех, самых первых, грубо сработанных и несовершенных, случилась поломка. Какая-то железная финтюлька, название которой Джона так и не запомнила, сорвалась с резьбы. Ошибка в расчетах, напряжение металла, что-то ужасное на хрустящем языке ученых мужей.