Сочинения. В 2-х томах
вернуться

Клюев Николай Алексеевич
Шрифт:

(1914)

78. ПОВОЛЖСКИЙ СКАЗ

Собиралися в ночнину, Становились в тесный круг: «Кто старшой, кому по чину Повести за стругом струг? Есть Иванко Шестипалый, Васька Красный, Кудеяр, Зауголыш, Рямза, Чалый И Размыкушка-гусляр. Стать не гоже Кудеяру, Рямзе с Васькой-яруном! Порешили: быть Гусляру Струговодом-большаком! Он доселе тешил братов, Не застаивал ветрил, — Сызрань, Астрахань, Саратов В небо полымем пустил». В япанчу, поверх кольчуги, Оболок Размыка стан И повел лихие струги На слободку — Еруслан. Плыли долго аль коротко, Обогнули Жигули, Еруслановой слободки Не видали — не нашли. Закручинились орлята: Навожденье чем избыть? — Отступною данью-платой Волге гусли подарить… Воротилися в станища, — Что ни струг, то сирота: Буруны разъели днища, Червоточина — борта. Объявилась горечь в браге. Привелось, хоть тяжело, Понести лихой ватаге Черносошное тягло. И доселе по Поволжью Живы слухи: в ледоход Самогуды звучной дрожью Оглашают глуби вод. Кто проведает — учует Половодный вещий сказ, Тот навеки зажалкует, Не сведет с пучины глаз. Для того туман поречий — Стружный парус; гул валов — Перекатный рокот сечи, Удалой повольный зов. Дрожь осоки — шепот жаркий Огневая вспышка струй — Зарноокой полонянки Приворотный поцелуй.

(1913)

79

В просинь вод загляделися ивы

В просинь вод загляделися ивы, Словно в зеркальце девка-краса. Убегают дороги извивы, Перелесков, лесов пояса: На деревне грачиные граи, Бродит сонь, волокнится дымок; У плотины, где мшистые сваи, Нижет скатную зернь Солнопек: — Водянице стожарную кику, — Самоцвет, зарянец, камень-зель… Стародавнему верен навыку, Прихожу на поречную мель. Кличу девушку с русой косою, С зыбким голосом, с вишеньем щек. Ивы шепчут: «Сегодня с красою Поменялся кольцом Солнопек. Подарил ее зарною кикой, Заголубил в речном терему»… С рощи тянет смолой, земляникой, Даль и воды в лазурном дыму.

(1912)

80. ЛЕС

Как сладостный орган, десницею небесной Ты вызван из земли, чтоб бури утишать, Живым дарить покой, жильцам могилы тесной Несбыточные сны дыханьем навевать. Твоих зеленых волн прибой тысячеустный Под сводами души рождает смутный звон. Как будто моряку, тоскующий и грустный, С родимых берегов доносится поклон. Как будто в зыбях хвои рыдают серафимы И тяжки вздохи их, и гул скорбящих крыл О том, что Саваоф броней неуязвимой От хищности людской тебя не оградил.

81

Прохожу ночной деревней

Прохожу ночной деревней. В темных избах нет огня. Явью сказочною, древней Потянуло на меня. В настоящем разуверясь, Стародавних полон сил, Распахнул я лихо ферязь, Шапку-соболь заломил. Свистнул, хлопнул у дороги В удалецкую ладонь, И, как вихорь, звонконогий Подо мною взвился конь. Прискакал. Дубровым зверем Конь храпит, копытом бьет; Предо мной узорный терем, Нет дозора у ворот. Привязал гнедого к тыну; Будет лихо, али прок, — Пояс шелковый закину На точеный шеломок. Скрипнет крашеная ставнями! «Что, разлапушка, — не спишь? Неспроста повесу-парня Знают Кама и Иртыш! Наши хаживали струги До Хвалынщины подчас, — Не иссякнут у подруги Бирюза и канифас…» Прояснилися избенки, Речка в утреннем дыму. Гусли-морок, всхлипнув звонко, Искрой канули во тьму. Но в душе как хмель струится Вещих звуков серебро — Отлетевшей жаро-птицы Самоцветное перо.

(1912)

82

Певучей думой обуян,

Певучей думой обуян, Дремлю под жесткою дерюгой. Я — королевич Еруслан В пути за пленницей-подругой. Мой конь под алым чепраком, На мне серебряные латы… А мать жужжит веретеном В луче осеннего заката. Смежают сумерки глаза, На лихо жалуется прялка… Дымится омут, спит лоза, В осоке девушка-русалка. Она поет, манит на дно От неги ярого избытка… Замри, судьбы веретено, Порвись, тоскующая нитка!

(1912)

83

Тучи, как кони в ночном,

Тучи, как кони в ночном, Месяц — грудок пастушонка. Вся поросла ковылем Божья святая сторонка. Только и русла, что шлях — Узкая, млечная стёжка. Любо тебе во лесях, В скрытой избе, у окошка. Светит небесный грудок Нашей пустынной любови. Гоже ли девке платок Супить по самые брови? По сердцу ль парню в кудрях Никнуть плакучей ракитой? Плыть бы на звонких плотах Вниз по Двине ледовитой! Чуять, как сказочник-руль Будит поддонные были… Много б Устёш и Акуль Кудри мои полонили. Только не сбыться тому, — Берег кувшинке несносен… Глянь-ка, заря бахрому Весит на звонницы сосен. Прячется карлица-мгла То за ивняк, то за кочку. Тысяча лет протекла В эту пустынную ночку.

84

Я борозду за бороздою

Я борозду за бороздою Тяжелым плугом провожу И с полуночною звездою В овраг молиться ухожу. Я не кладу земных поклонов И не сплетаю рук крестом, — Склонясь над сумрачною елью, Горю невидимым огнем. И чем смертельней лютый пламень, Тем полногласней в вышине Рыдают ангельские трубы О незакатном, райском дне. Но чуть заря, для трудной нови Я покидаю дымный лог, — В руке цветок алее крови — Нездешней радости залог.

85

Ноченька темная, жизнь подневольная…

Ноченька темная, жизнь подневольная… В поле безлюдье, бесследье да жуть. Мается душенька… Тропка окольная, Выведи парня на хоженый путь! Прыснул в глаза огонечек малешенек, Темень дохнула далеким дымком. Стар ли огневщик, младым ли младешенек, С жаркою бровью, с лебяжьим плечом, — Что до того? Отогреть бы ретивое, Ворога тезкою, братом назвать… Лютое поле, осочье шумливое Полнятся вестью, что «умерла мать». «Что не ворохнутся старые ноженьки, Старые песни, как травы, мертвы»… Ночь — домовище, не видно дороженьки, Негде склонить сироте головы.