— Костянтин Иваныч.

— Тезки, значит. Ну что, Иваныч, как тут у вас рыбалка? Лещи-то у тебя вон какие. Элитные!

Мужик посмотрел на тезку, как на дурака.

— Какие лещи? Я тебе плотву продал.

— Ты чего, Костян? — изумился Бабст. — Да я с трех лет на рыбалке! Что я, леща от плотвы не отличу?

— Так то одна рыба. Сперва плёска, инше подлещик. Потом, как подрастет, плотва. Потом выросток. А вот когда до пяти килов дожрет, тогда он уже и лещ.

— Наука, однако, — с уважением покачал головой Живой.

— Ты, Костя, со специалистом не спорь, — вмешался Петр Алексеевич. — Ты — рыболов-любитель, а он этим живет, может быть.

— Ладно, не буду. Плотва у них...

Бабст обиженно замолчал.

Пейзаж постепенно менялся. Теперь это была заболоченная местность, покрытая редким лесом. Дорога становилась чем дальше, тем грязнее. «Копейка» пробиралась по колее, оставшейся от грузовиков, то и дело ныряя в большие лужи.

— До Зайцева-то скоро доедем? — не выдержал Бабст.

— Скоро-тихо, — непонятно ответил водитель и прибавил: — Коли в мочежине не увязнем.

— Понятно. А ты там раньше бывал?

— Где? В мочежине?

— В Зайцеве.

— Нам там бывать незачем.

— Снова понятно. А они к вам ездят?

— Кто?

— Зайцевские.

— Не, не ездиют. На нас они нелюдятся, а по соседству у них и деревень, считай, не осталось. Гривы накрывшись, Заворуйка тоже. В Лысых Горбах три старухи живут. А эти, зайцевы, ничего, существуют.

— А чем промышляют?

— Птицеферма там. Еще фикусы ростят.

— Какие фикусы?

— Обнаковенные, в горшках. Промысел у них такой народный. Раньше гоноболились, грамоты в районе получали, а теперь никому ихние фикусы на фиг не нужные стали.

Константин Иваныч сплюнул за окошко, помолчал, а потом продолжил:

— А вообще лешачий там народ. По цельным дням богу молятся, а какому богу — неизвестно. Может, тот бог с рогами. Вот смотри. Было там два колодца. С одного говном воняло, с другого нет. Так они что сделали? Который без говна, тот заколотили. А с вонючего воду пьют. Полезная, говорят. Купаются в ней, рожи моют. Теперь дальше смотри. Ты вот про рыбу спрашивал. А они, зайцы эти, они малёвки наловят, ножом порубают и сырую сожрут. Прям с кишочником. А то вообще ссаки подогреют — и вперед. И ходят косые с этих ссак.

— Костя, что он такое говорит? — спросил Савицкий. — Может такое быть?

— В колодце, вероятно, сероводород, это случается, — ответил Бабст. — А с мочой непонятно. Традиции уринотерапии в русской культуре не было, это все западные влияния.

— Вливания не вливания, а только нелюдской там народ, упырики, глуша мелкая, — подвел итог Константин Иваныч.

Минут через десять на горизонте показался пригорок почти правильной конической формы. Верхушка его была совершенно лысая и плоская, как будто срезанная ножом.

— Древний курган? Городище? — спросил Бабст со знанием дела.

— Гремок, — ответил водитель.

— Ага, понятно, — на самом деле Костя уже и не пытался понять загадочного аборигена. — А почему верхушка такая?

— Зайцы срезали. Всей деревней лет пятнадцать ковырялись. Там сразу за гремком и будет ихняя деревня.

— А зачем срезали?

— Кто ж их знает? Должно, ихний бог так захотел.

Впереди показался мост через извилистую речку с низкими, поросшими ельником берегами.

— Как речка-то называется?

— По-нашему — речка Свинка. А по-ихнему такая неразберюха, что язык сломаешь.

Перед самым мостом водитель вдруг резко затормозил.

— Дальше не поеду! — объявил он.

— Это еще почему? — возмутился Савицкий. — Договаривались же до Зайцева.

— Нет туда проезда. Только на козле милицейском и за-бесплатно. Ты на дорогу гляди.

Дорога впереди состояла в основном из грязи и кочек, но все-таки казалась ничем не хуже, чем та, по которой они добирались сюда последние два часа. Было ясно, что Константин Иваныч просто боится заезжать в нелюдскую деревню.

— Ладно, выходим! — скомандовал Савицкий.

Разобрав вещи, они двинулись в сторону моста. Бабст задержался, чтобы заплатить водителю.

— Держи двести.

Мужик протянул было руку, но Костя вдруг отдернул деньги и спросил:

— А скажи, Иваныч, ты про березу зайцевскую ничего не слыхал?

— Каку березу?

— Старую березу. Очень старую. Барин посадил, помещик, сто лет назад.

— Берез тут столько, что всей Москве на розги хватит. А помещиков еще товарищ Сталин ликвидировал как класс.