Он поднял на Дьери глаза.

– Значит, решил окончательно?

– Что решил? – с невинным видом спросил Дьери.

– Ну, ладно, не тяни, – нетерпеливо сказал Майа. – Если хочешь иметь со мной дело, объясни мне подробно все свои махинации.

– Какие еще махинации?

– Привет! – сказал Майа, поднявшись.

Дьери тоже поднялся с песка. И в нерешительности последовал за Майа. А тот уже повернулся к нему спиной и зашагал прочь. Дьери бросился за ним вдогонку.

– Ну ладно, ладно. У меня на ферме есть кое-какие запасы.

– Запасы? – сказал, обернувшись, Майа.

– Обувь, покрышки…

Майа застыл на месте. Потом неожиданно расхохотался.

– Миллионы, – сказал он, – «миллионы под руками»!

– Не понимаю, что тут смешного.

Но Майа буквально зашелся от смеха, и прошло несколько секунд, прежде чем он смог снова заговорить.

– И ты намерен торговать обувью? С фрицами, что ли?

– Я, слава богу, не сумасшедший, – сказал Дьери. – Я буду продавать обувь гражданскому населению, и, конечно, уж не здесь. Самое сложное, – серьезно добавил он, – это вопрос транспорта… Именно транспорта… Заметь, кстати, что грузовик у меня есть. Значит, с этой стороны все в порядке. Надо, чтобы фрицы пропускали мой груз, когда будет налажено сообщение.

– Но они же отберут у тебя твои сапожки.

– Ну это еще как сказать. Неужели же фрицы наложат лапу на частное имущество?

– Частное имущество!

– А поди докажи, что это обувь армейская. На ней не написано, откуда она. Достаточно иметь накладные – и дело с концом.

– Значит, накладные у тебя есть?

– Будут, – скромно сказал Дьери.

Майа молча уставился на него.

– Итак, – сказал он после паузы, – я должен буду находиться здесь, чтобы улаживать с немцами твои торговые дела? Верно я говорю?

– Да.

– Неслыханно, просто неслыханно, – сказал Майа.

Он молча зашагал вперед, потом остановился и посмотрел на Дьери.

– И, надо полагать, за это мне будет причитаться определенный процент.

– Ну, ясно.

– Ясно! – повторил Майа.

И он снова расхохотался.

– Чего ты ржешь? – сказал Дьери. – Считаешь, что это неосуществимо, что ли?

– Напротив, считаю, что вполне осуществимо.

– Тогда в чем же дело?

– Ни в чем. Просто смешно, и все тут.

– Что ж, это твое право, – сухо сказал Дьери. – Значит, ты согласен?

Майа все еще не спускал с него глаз.

– Ты что, спятил?

– Значит, тебе это не подходит?

– Нет.

– А почему? – сказал Дьери, еле сдерживая ярость.

– По правде говоря, – сказал Майа, – я и сам не знаю.

– Послушай, – проговорил Дьери, – во первых, все это вполне осуществимо. Во-вторых, риск, конечно, имеется, но не такой уж страшный. В-третьих – это ничьих интересов не ущемляет, Скажу больше – пусть уж лучше эта обувь достанется мне, чем фрицам.

– Что ж, истинная правда.

– Тогда в чем же дело?

– Просто меня это не интересует, и все.

– Сдрейфил, брат.

– Нет, – сказал Майа, – не думаю, чтобы я сдрейфил. И, представь, я вполне поддерживаю твою идею насчет того, чтобы стать штатским человеком. Представь, как это ни глупо, но мне самому это в голову не приходило. Но меня не прельщают твои махинации с обувью.

– Это же предрассудок.

– Не думаю. Честно говоря, не думаю. Если бы дело меня заинтересовало по-настоящему, я не посмотрел бы на предрассудки. А оно меня не интересует, вот и все.

Он с любопытством посмотрел на Дьери.

– Скажи, – начал он, – неужели тебя действительно до такой степени воодушевляет презренный металл?

– Всех воодушевляет.

– Ошибаешься, – помолчав, сказал Майа.

– Значит, тебе это не улыбается?

– Нет.

– Послушай меня, подумай хорошенько, а уж потом решайся.

– Уже решено.

– Ну и болван, – злобно сказал Дьери.

Майа поднял на него глаза.

– Очень возможно. Но если я болван, – прибавил он, помолчав, – то пускай болваном и помру.

Они остановились и стояли так лицом к лицу, и тут только Майа отдал себе отчет, что всегда, еще до этого разговора, чуточку брезговал Дьери, презирал его. В сущности, скорее из-за пустяков: потому что он жирный, потому что лишен физической отваги, потому что он скуп, потому что чуждается женщин. Но теперь он уже не презирал его. Любить деньги с такой страстью, до такой степени, – в этом есть даже нечто величественное.

– В сущности, – улыбнулся он, – ты с твоими миллионами настоящий поэт.