– Ты?

– Я, – ответил Неофитов.

– Африканыч?!

– Ну…

– Не может быть! Здесь? Каким ветром?

Сизиф, похоже, понемногу приходил в себя.

– Так, по твою душу, – расслабился Неофитов. А ну как Сизиф его бы не узнал? Копченый с Китом его бы на ремни порезали. «Однозначно», как выразился бы бессменный председатель клуба «Червонных валетов» Паша Шпейер.

Африканыч посмотрел на Копченого, в глазах которого уже не читалось недоверие, и сел за стол к Сизифу:

– Десять лет не виделись, а?

– Сколько, десять? – сморгнул Сизиф.

– Десять, – подтвердил Африканыч. – Что с тобой-то случилось?

– А-а-а, – протянул Сизиф. – Сошел с кругу…

– Что так?

– Работа у меня вишь, спе-ци-фи-щес-ка-я, – с трудом выговорил замысловатое словечко Сизиф. Он любил иногда поразить собеседника своими лингвистическими познаниями, особенно когда был подшофе. – Бирки беглым и беспашпортным мастерю, стены кабаков да трактиров расписываю, картинки всякие копирую, списки с икон. А за такую работу каковская оплата? Угощением, а паче – водочкой. Вот она и засосала…

– Лечиться пробовал? – поинтересовался Неофитов.

– А оно кому надо? – смерил старого товарища тяжелым взглядом Сизиф. – Мне – так и без надобности…

– Шоколаду-то когда прикажете подавать? – Краснорожий буфетчик Петрович вырос перед Африканычем, будто материализовался из пара и говора, коими густо был наполнен трактир.

– Сей час и подавай, – сказал Самсон Африканыч и глянул на Сизифа. – Мне и товарищу моему.

– Не, мне шоколаду не надо, – буркнул Сизиф. – Мне бы водочки…

Кулаков вопросительно посмотрел на Неофитова.

– Нет, – твердо произнес Африканыч, хмуро глянув на Сизифа. – Только шоколаду. Обоим. И рассчитай нас скоренько.

Взгляд Неофитова еще больше посмурнел, когда он увидел, как тряслись руки Сизифа, когда он подносил стакан с шоколадом ко рту. Такими руками не то что картину писать – спичку не зажечь.

– Давно пьешь? – тихо спросил Африканыч.

– Года четыре, – так же тихо ответил Сизиф. – Почти сразу, как из «каменщиков» откинулся… – Горячий шоколад пошел старому товарищу на пользу: лицо из серого обрело должный цвет и даже малость порозовело, в глазах появилась резкость. – Да ты не беспокойся, Африканыч, шварц-вайс тебе справлю такой, что комар носу не подточит, – заверил Неофитова Сизиф, приняв его вопрос за скрытый упрек. – Зря, что ли, я на Мясницкой в Училище живописи и ваяния столько лет обучался? Да и не в первый раз, чай, бирки «зеленоногим» рисовать…

– Мне не пашпорт нужен, – сказал Самсон Африканым. – У меня к тебе будет дело иного характера.

– Какого? – подался вперед Сизиф.

– А вот это не здесь, – почти одними губами сказал Самсон Африканыч. – Позже…

Откушав шоколаду, Неофитов рассчитался с Петровичем, кивнул «деловым» и, взяв Сизифа под локоток – потому как ноги того не очень-то держали, – вывел из трактира.

А на улице была весна, какая случается только в средней полосе России: с сильным ветром из дождя и снега, коим мстила людям агонизирующая зима. В переулке, недалеко от трактирной двери, на хилом деревце сидела ворона. Завидев выходящих из «Каторги» Сизифа и Африканыча, она придирчиво оглядела их не без укоризны и осуждающе громко прокаркала.

– И ты, лярва, туда же? – так отреагировал на ее карканье Сизиф. Горячий шоколад попал на старые дрожжи, и он слегка захмелел, как оно часто бывает с похмелья, когда слишком много пилось и очень скверно закусывалось. – Осуждать? На это все горазды. Дескать, непомерное питие отравляет разум и портит здоровье. Конечно, портит и отравляет… А ты вот лучше пойми ранимую душу художника! Тонкую и завсегда кровоточащую…

Сизиф посмотрел на Африканыча и продолжил монолог:

– А ведь я обучался в Училище живописи и ваяния вместе с Васей Перовым и Лариком Прянишниковым. Подавал большие надежды, как говорили мои учителя Алексей Кондратьевич Саврасов и Сергей Иванович Грибков. Говорили даже, что я талантливее их… Моя картина «Василий Шуйский» получила премию от Общества любителей художеств. А за работу «Сельский дьячок» я получил от Императорской Академии художеств большую золотую медаль. Понимаешь? – со слезой в голосе спросил Неофитова Сизиф. – Большую золотую медаль… А Перов на том же конкурсе получил от Академии за свою «Сцену на могиле» только малую золотую медаль. Малую! А сейчас кто Перов и кто я?! От оно как судьба распорядилась…

– Перов умер, а ты – жив, – сдержанно заметил товарищу Самсон Африканыч.

Сизиф вскинул голову:

– Жив? Это, – он двумя пальцами оттянул на груди некое подобие сюртука, которое одеждой можно было бы назвать с большой натяжкой, – это ты называешь жизнью? Да Вася живее меня! И будет жить в веках своими работами. И о нем будут знать и помнить. А я уже труп. Живой труп. И когда меня упрячут под землю, обо мне никто не вспомнит…

– Переставай ныть, – хмуро посмотрел на собеседника Африканыч. Настроение Сизифа крайне ему не нравилось, и он решил для себя, что не выпустит его из виду, покуда не поставит на ноги и тот не исполнит задуманное Севой. – И заживо хоронить себя тоже переставай. Жалеть себя мы все умеем. А вот взять себя в руки…