Но вернемся к рассказу. Вот он:

Подвел, наверное, домкрат.

Степан услышал резкий металлический лязг, и прежде чем понял, что случилось, машина резко качнулась и ступицей навалилась на его руку.

…Последний год собственного срока ходил он в зоне и поселке без конвоя. Не хватало вольных шоферов, и Степану дали машину. Три дня назад вызвал начальник лагеря:

— Поедешь в Ургалу, оттуда доставишь на прииск Ключевой продукты.

— Далеко будет, — возразил Степан, — и по зимнику опасно одному, гражданин начальник. Дайте напарника.

— Ишь чего захотел! Напарника ему… Может быть, тебе и бабу персональную выделить? Обойдешься… Выйдешь скоро, тогда и катайся с напарником. Ясно?

Все было заключенному предельно ясно. И то, что Степан выйдет на днях, и что начальник может говорить только правильные вещи, и что дорога на прииск Ключевой — яма на яме.

Но только на одной из этих ям полетело заднее левое колесо.

Боли Степан не чувствовал, боли не было. Была дорога, одинокая машина на ней, звезды, сполохи и мороз за сорок…

В горячке пытался он вырвать руку, прижатую колесом к оледенелой дороге, до хрипоты звал на помощь и бессильно матерился, грозя кулаком безучастным звездам. Судорожным движением ощупал карман — нож остался в кабине.

И снова рвал Степан руку из-под колеса и скреб лед онемевшими пальцами. Тщетно. Он уткнулся в рукав телогрейки и зарыдал, громко и беспомощно.

Потом долго лежал у машины и не кричал, не звал на помощь, лишь изредка всхлипывал и чуть слышно стонал. И скоро замолчал вовсе, и боли Степан не чувствовал, успокаивался и видел себя на охоте с отцом. Раз поставили они капканы на серого. Разбойник попался, а взять его не удалось. Перегрыз волк собственную лапу и ушел на трех…

«Капкан! Я тоже в капкане!» — вздрагивает Степан, рвет зубами рукав телогрейки и, теряя рассудок, руку, немеющую от мороза…

И опять не чувствует боли, и соленый вкус крови отрезвляет Степана.

Нет, он — человек, не быть ему волком, не может им стать Степан!

Играют сполохи. «Как салюты», — думает и вспоминает, что и не видел их, победные салюты, ни разу. Как взяли раненого под Харьковом в сорок втором, так и…

И снова скребут лед окровавленные пальцы.

Стоит на дороге машина. Капкан. В капкане — человек. И тишина кругом. Страшная тишина. Машина, человек и тишина.

И видит Степан огни. Идут по дороге машины. Это люди, это жизнь. Его, Степана, жизнь. И вот уже в больнице он, латают ему руку врачи.

А в лагере справку с фотографией начальник вручает и литер до Костромы.

Идет Степан по дороге, оборачивается и видит, как из-за колючей проволоки лагерной зоны политики,что срока еще не досидели, вслед ему смотрят осуждающе.

«Братцы, и вы дождетесь! — хочет крикнуть им Степан. — Вот я-то дождался…»

Только не может крикнуть, опускает голову и идет по дороге молча.

А дорога прямая к дому его подводит. Стоит на крыльце Наташа, а рядом с нею парень высокий. И кажется Степану, будто сам он, молодой, стоит на крыльце.

— Кто это? — спрашивает жену.

— Да это же сын наш, Степан. Неужели не узнаешь?

…Нет, не идут по дороге машины, и это сполохи, а не фары светят, и многие километры до них пути.

И снег больше Степан не скребет. Ноги, кажется, стали мерзнуть и потому он машинально стучит валенками.

Вот и теплее стало. Жарко даже. Степан осторожно, чтоб очередь пулеметная не задела, расстегивает ворот гимнастерки… Каска лезет на глаза и, встряхивая головой, он сбивает ее назад.

— Идут…

Видит, как из переболевшей оспой земли встают зеленые тени.

Поднимается Степан во весь рост, стреляет из автомата и, обернувшись к роте, громко кричит:

— За Родину! За Ста…

На его могиле поставили небольшую пирамидку, сваренную из листового железа, с красной жестяной звездой на вершине. Так хоронили только вольных.Ведь срок у Степана уже кончился.

Рассказать соотечественникам, почему они после Второго сборника «Ратных приключений» получили Четвертый, а затем Третий, и теперь вот держат в руках Первый, хотелось мне давно. Поначалу думал отвести этой едва ли не детективной истории весь «Дневник», потом решил: слишком много чести тем субъектам, которые заварили такую кашу, что едва не погубили наше «Отечество» вовсе.