Александер мелет и мелет, а я пью и пью. К столу подходит женщина, и Александер знакомит нас. Я приглашаю даму танцевать. Это жаркая толстая визгунья; когда она лезет под свое декольте поправить какую-нибудь бретельку, наши руки разъединяются, а потом слипаются снова. Какие-то мистические бретельки и несть им числа, ибо то и дело наружу вылезает лента совсем нового цвета.

— Наверно, ваш муж силен в черной магии? — спрашиваю я у нее. Она хохочет, а наши руки разлипаются и слипаются.

Потом мы с Александером идем в туалет. Александер тараторит о том, что значит войти в литературу, а я тем временем рассматриваю круг на стульчаке. На меня накатила черная тоска, и она все разрастается, разрастается до того, что я даже вроде бы трезвею.

— Неплохо бы начать и, так сказать, войти в литературу с какой-нибудь этакой статьи. Да, но я же не знаю литературной жизни. Вот у тебя богатый багаж, ты же лично знаком с этим самым Карриком. Теперь только знай тяни из рукава.

На стене туалета нацарапано эстонское слово «1°11». Чуть пониже кто-то написал химическим карандашом по-русски «сам дурак».

— Войти, говоришь, в литературу… — слышу я свой голос. — С такими статьями не входят в литературу, а выходят из нее.

— Вот-вот! — поддакивает Александер. Он явно ни бельмеса не понял. Мы поднимаемся наверх по длинному-длинному грязно-красному ковру. Садимся за стол, и я вдруг чувствую, что не могу больше видеть этого «Лооминга». Даже и он уже пробенедиктинился. Я медленно беру его, раскрываю и… с треском раздираю пополам. Рвать его очень трудно! Из перекрученного корешка сыплются крошки клея, похожие на высохших клопов.

— Ты что же это делаешь? — вопит совершенно изумленный Александер. — Рвешь свою статью? — Его довольно мужественное лицо становится вдруг придурковато детским, кривой нос и вытянувшиеся от растерянности губы образуют самый настоящий вопросительный знак.

— Лучше поздно, чем никогда!

— Что с вами? — пугается женщина, пытаясь схватить меня за руку.

— Лучше запихните свои бретельки назад под юбку, мадам черная магия!

— Руубен, ты пьян! Эта статья, это же мировая статья! И все как есть правда …

— Мизинец Каррика стоит большего, чем мы оба целиком!

Александер отчаивается вконец.

— У стен есть уши, — бормочет он.

И правда — к нашему столу уже присматриваются.

— Нет, честно, старик Каррик известный же космополит. У нас есть данные… Он вел при людях странные разговоры о том, что для нас свято, и вообще…

— И вообще ты просто дурак!

— Совсем он не такой безвинный! С немцами путался, — продолжает Александер уже в полный голос. Разумеется, не для того, чтоб убедить меня, а скорее от страха. — Его вещи даже в Берлине печатались.

— И что из того, что в Берлине? Это же был комментарий к Лессингу. Ну, что ты об этом знаешь?!

— Знаем мы этих лессингов …

— Ничего ты, дерьмо, не знаешь!

— Совсем он не такой безвинный, да. Видишь, даже тебе голову задурил. Превратил тебя в человека, который…

— … который тебя и всех вас не боится. Да-да, не боится!

Александер хватает меня за плечо. Наверняка с самым благим намерением: всего-навсего вывести пьяного писателя в коридор. Но я уже совсем вне себя.

— Не лапай меня! А если хочешь… так выйдем … как это делают мужчины.

Мы стоим на лестнице. Я вижу лицо Александера совсем вблизи. На нем какая-то болезненная смесь злобы и оторопи. И кривая улыбка. Так улыбаются хорошо вышколенные клоуны, шлепаясь с размаху на задницу.

Нет, я не бью Александера, скорее толкаю, не кулаком, а ладонью и что есть силы. И как раз в то место, которого не в силах больше видеть: в лицо. Хочу просто отпихнуть это лицо. Его нос хрустнул под моей ладонью. Но Александер не выбывает из строя, я чувствую, как мне с профессиональной сноровкой стискивают запястья, выкручивают руки и заводят их за спину. Больно, дьявольски больно. Мы теряем равновесие и катимся по лестнице вниз. Лестница длинная — в одиночку можно было бы переломать при падении все кости, но мы сцепились в клубок и каким-то образом застреваем. Александер вскакивает первым. И мчится вниз.

— Ты еще пожалеешь, что лизал Каррику задницу!

Нос у него в крови, лицо красное, волосы взлохмачены.

— Еще как пожалеешь!

Кто-то берет меня за плечо. Оборачиваюсь и вижу Арво, своего школьного товарища. Бледный, тихий парень, теперь он стал невропатологом.

— Пошли со мной, Руубен. Скорее! — говорит он тихо. — Не только из-за этого, нет, просто нервы у тебя совсем измочалены. Я же вижу…

Я чувствую, что сдержанный, но настойчивый взгляд Арво мигом меня отрезвляет.