Вдали показался командарм. Трубачи только этого и ждали. Загремел наш кавалерийский марш «Прощание славянки».

Я волнуюсь. Волнуюсь и за себя и за ребят — не осрамиться бы перед командармом. Ведь это первая в нашей боевой истории встреча со знаменитым полководцем революции. Нервы настолько напряжены, что я никак не могу дотянуть до условного момента — приближения Фрунзе — и, кажется, раньше, чем надо, даю команду:

— Смирно! Шашки вон!

Впрочем, не рано. Фрунзе едет на хорошей рыси, текинец выбивает своими тонкими ногами широкий шаг. Поддаваясь общему возбуждению, мой конь тоже ждет посыла. Я пришпориваю его, и он с места берет галопом. На скаку салютую шашкой и, осадив коня перед командармом, рапортую.

Все как будто получилось хорошо, «как надо», сказали потом ребята. И Фрунзе остался доволен. Проезжая по фронту, он поблагодарил полки за службу. Бойцы зарделись — похвала командующего легла на сердце каждого светлым и радостным словом.

После команды «шашки в ножны» Михаил Васильевич вызвал по списку отличившихся в боях красноармейцев и командиров и наградил орденом Красного Знамени.

— А теперь глянем на ваше житье-бытье, — сказал командарм.

Полки спешились. Бойцы отвели лошадей в конюшни, расседлали и, вернувшись, выстроились перед своими казармами.

В прежние времена беседа командующего с рядовыми носила формальный характер. В старой армии мне не раз приходилось присутствовать при таких опросах. Генерал торопливо проходил вдоль строя и громко, раздраженно повторял: «Жалобы! Жалобы!» Никто не откликался, да и не полагалось откликаться. Жалобщика после отъезда командующего начальство сживало со свету бесчисленными придирками.

По-иному начался опрос в нашей бригаде. Михаил Васильевич отправил Кужело и штабных работников в канцелярию бригады, а сам стал обходить строй. Ближе всего был третий эскадрон, которым командовал наш общий любимец, беззаветно храбрый Ваня Лебедев. Ребята его эскадрона улыбкой встретили командарма. Он внимательно оглядел бойцов, как говорится, с ног до головы. От хозяйски заботливого ока не укрылись заплаты на шароварах и гимнастерках, и Михаил Васильевич погрустнел. Душевно, вполголоса он спросил ребят:

— Какие претензии?

Никто не пожаловался. Да и па что было жаловаться, когда трудности и так всем известны, а хныкать мы не привыкли. Время закалило бойцов, сделало равнодушными к пустякам быта.

— Молчите?.. — пожал плечами командарм. — Как будто все в порядке. Не верю.

И Михаил Васильевич направился в казармы. Ребята, получив разрешение разойтись, шумной толпой потянулись вслед за командующим.

Убогость казармы поразила Фрунзе. Сплошные пары стояли на земляном полу. Вдоль стен тянулись голые столы и скамьи. Серые с бесчисленными прорехами одеяла, какой-то хлам вместо матрацев заменял солдатам постели. Простыней и подушек вовсе не было.

Командующий покачал головой.

— Воюете вы, я слышал, хорошо, а вот живете плохо. Совсем плохо. А ну-ка, чем вас кормят?

Дневальные помчались на кухню и принесли несколько ломтей черного хлеба и котелок супу из сушеной воблы.

Лицо Михаила Васильевича потемнело. Со вздохом он произнес:

— Плохо. Постараюсь помочь. А как у вас, ребята, с бельем?

На глаза командарму попался высокий и тощий боец второго взвода Ожередов. Он был в довольно потрепанной черной кожаной куртке, коричневых брюках в обтяжку и в сапогах с широченными голенищами, болтавшимися на икрах.

— Разденься-ка, братишка, — сказал Фрунзе мягко.

Ожередов покраснел и стал неохотно раздеваться. Сначала он скинул тужурку, потом сел на нары и сбросил носком свободные сапоги.

— А где же портянки! — удивился Михаил Васильевич.

— Сти… Сти… — цепляясь за буквы, пытался ответить Ожередов: он был заика.

— Стибрили, — подсказал кто-то, и красноармейцы весело захохотали.

— Н-н-нет, — с трудом выговорил наконец Ожередов. — Стираются…

— Ну а с баней как? В баню-то ходите?

— Насчет бани трудно, товарищ Фрунзе, — ответил за всех один из красноармейцев. — День и ночь в походе, какая там баня. В Намангане бываем, редко, а когда возвращаемся, то в одиночку и даже малыми командами начальство ходить не разрешает — басмачи подстерегают на каждом шагу. Как-то два эскадрона мылись, а два в сторожовке охраняли голых бойцов. Потом сменились.

— А кто здесь Карпов? — вспомнив что-то, сказал Фрунзе.

— Да вот он.

В сторонке, смущенно переминаясь с ноги на ногу, стоял молодой, маленького роста боец, с длинной русой бородой, единственной в первом полку. Несмотря на насмешки ребят, он упорно не сбривал ее. Кроме бороды,

Карпов отличался от остальных красноармейцев еще одной особенностью. Он был страстным рыболовом. Складную удочку держал при себе во всех походах и умудрялся закидывать ее в короткие часы привала у любой речки. В полку сочинили каламбур: «Карпов пугает карпов». И он не обижался.

— Товарищ Карпов, подойдите поближе! — попросил Михаил Васильевич. Видно, командир слышал что-то о забавном рыболове от наших штабных работников и теперь хотел узнать подробности веселой истории, произошедшей с Карповым.