Это была лебединая песня Алика. После проведения части программы лётных испытаний МиГ-31Д ему снова надо было проходить медкомиссию. Мы долго говорили с ним перед этим «за жизнь», и он решился наконец сказать мне:

— Ты знаешь, мин херц, мне уже самому порядком надоели комиссии, к которым надо готовиться по 2–3 месяца. Надо уходить.

Разговор получился тяжёлым. Мы выпили пару бутылок коньяка, искурили по пачке сигарет. Но он был непреклонен:

— Раз решил, значит решил! Чему быть, того не миновать.

Остановились на том, что он остаётся моим заместителем — естественно, в лётной группе и будет помогать мне в работе…

Через год Алик поехал в командировку в Саки и там, неожиданно для многих, скоропостижно умер. Так мы потеряли своего молчуна, самого скромного лётчика, которого когда-либо знали, удивительно талантливую и сильную человеческими качествами личность, великолепного испытателя авиационной техники. На его долю выпало немало громких побед, и в какие бы сложные переделки он ни попадал, всегда выходил из них с достоинством и честью. Нашему последующему коллективу долго потом не хватало такого друга и товарища, как Алик. Он редко говорил, но иногда выдавал такую фразу, что убивал наповал. Если он шутил, то это был настоящий юмор — искромётный и живой.

Помню, как мы ехали в году 72-м с аэродрома в новом «Запорожце» Аркадия Слободского, впоследствии заместителя главного конструктора самолёта МиГ-29. Это сейчас много машин различных марок и автомобиль считается предметом первой необходимости. А тогда он был настоящей роскошью. Чтобы достать машину, люди по десять-пятнадцать лет стояли в очередях. К тому времени у нас у каждого были свои «Жигули». Но мы прилетели из Владимировки, и Аркадий любезно предложил подвезти нас на заграничном ныне «Запорожце».

И вот мы едем, расхваливаем его новую машину. Начал я:

— Да, Аркадий, машина действительно классная. Она — вездеход, особенно когда везёт четырёх человек.

— Как это? — спрашивает Слободской.

— Ну как. Из любой грязи, в какую бы ты не залез, всегда можно вылезти. Если двигатель не вытягивает, то пассажиры выходят, поднимают твой «Запорожец» и переносят его на любое место.

Все засмеялись. Аркадий немного надулся, но потом тоже заулыбался. Мы въехали на Калининский проспект, проезжая часть которого была ограждена невысокими железными перилами. Стали под светофором, а возле перехода на перилах сидят молодые девушки. Гаврилыч закурил и говорит вдруг:

— Да, Аркадий, машина у тебя классная. Можно спокойно заглядывать под юбки.

Мы долго смеялись. И ведь вправду, непритязательная фраза говорила сразу о многом. И о низкой посадке машины, и о тогдашней моде на мини-юбки.

Помню, как сильно переживал Алик, когда он не смог из-за «показухи», в которой они участвовали с Борей Орловым во Владимировке, приехать на похороны Миши Комарова. Теперь же их души снова встретились, но уже на Небесах.

Галерею портретов лётчиков-испытателей мне бы хотелось продолжить рассказом о Викторе Рындине. Он пришёл к нам года через полтора-два после моего выпуска. Виктор выделялся среди нас явно не московским выговором — он был из казаков, кстати, родом из той же станицы Прохладной, что и Пётр Максимович Остапенко. Летал он здорово, у него была очень приличная лётная подготовка. Но полностью раскрыться его таланту мешало то, что он нарушал спортивный режим, немного при этом перебарщивая. Виктор был человеком честным, прямым, очень преданным другом. С ним было интересно летать, потому что, будучи опытным инструктором, он всё время держался за управление. Так ведут себя обычно инструкторы, которые мало доверяют своим ученикам. У Вити этот навык остался, и мы иногда смеялись с Борей Орловым: когда летишь с Витей, можешь поднять руки и ни о чём не беспокоиться. Полёт выполняет Витя. При этом он все твои действия комментирует и указывает на все твои «ошибки».

Правда, такое вмешательство бывает порой чревато определёнными сложностями. Помню, мы как-то летали с ним на сопровождение Федотова на спарке МиГ-21. После того как Федотов совершил посадку, я пролетал на бреющем полёте над полосой. И вдруг чувствую — движения ручки стали скованными и очень жёсткими. Я понял, что её держит Витя. Я ему приказал немедленно отпустить ручку. А он мне в ответ:

— Валера! Тры мэтра! Тры мэтра! Мы идём на трох мэтрах!

— Витя, отпусти ручку ради Христа!

— Так ведь тры мэтра же!

Такое его постоянное участие в полёте и комментарии к нему часто умиляли.

В памятном полёте со мной на МиГ-31 Витя тоже летел во второй кабине и проявил полную выдержку И я отдаю должное его мужеству и чувству товарищества. Виктор, абсолютно не вмешиваясь на этот раз в управление и ничего не комментируя — а в задней кабине ему приходилось действительно тяжело, потому что он практически ничего не видел, — отказался покинуть самолёт.

С одной стороны, для меня это было обременительно, потому что одному мне было лететь проще, но с другой стороны, то, что он остался вместе со мной, придало мне больше уверенности в себе и ответственности за него и машину. Такой поступок был жестом абсолютного доверия ко мне со стороны Виктора, причём доверия в такой ситуации, когда вопрос стоял остро: жизнь или смерть, и в которой до нас никто не был. Шансов «улететь на небо» у нас было гораздо больше, чем посмотреть на него после полёта с земли.