Я прошел через турникет, опустив в щель десятицентовую монету, вытащил из кармана сложенный листок, заглянул в него и спустился по лестнице на платформу.

Ночью Бруклин [5] преображается. Он перестает быть одним из пяти нью-йоркских братьев. Он уходит в себя, зашторивает окна и начинает жить такой жизнью, которая человеку из другого района может показаться чужой. Он незнакомый, возбуждающий, ярко освещенный и в то же время обманчивый.

Я слез на станции Брайтон-Лайн и вышел на улицу. На углу парень подсказал мне, как найти нужный адрес, и я прошел несколько кварталов пешком.

Я нашел дом по номеру на дверях. Это был особняк старой постройки, пережиток прошлого века, мрачно взиравший на улицу пустыми окнами. Я поднялся по четырем каменным ступенькам, поднес спичку к почтовым ящикам и увидел то, что искал — фамилии Карвер и Торн. Кто-то перечеркнул их карандашом, а снизу вписал фамилию Бернстайн. Все, что мне оставалось — это неслышно чертыхнуться и нажать кнопку управляющего. Я жал на нее до тех пор, пока что-то не щелкнуло, тогда я толкнул дверь и вошел внутрь.

Он стоял у двери, и я видел часть его лица. Другая часть была скрыта за толстым плечом женщины, которая возвышалась над ним, как башня. Она стояла, уперев в бока большие красные руки, и смотрела на меня такими глазами, будто я выполз из норы. У нее были седые волосы, накрученные на бигуди. Купальный халат еле на ней сходился, и она буквально задыхалась от злости. Ну и баба! Мужчина позади нее выглядел испуганным кутенком.

— Какого черта вам нужно? — сказала она. — Вы знаете, который час? Вы думаете, что…

— Помолчите. — Рот у нее захлопнулся. Я прислонился к косяку двери. — Мне нужен управляющий.

— Я…

— Вы для меня никто, мадам. Скажите своему благоверному, чтобы вышел из укрытия. — Мне показалось, что сейчас ее хватит удар. — Скажите ему, мадам, — повторил я.

Когда мужчины научатся быть мужчинами, тогда они, наверное, смогут обращаться с женщинами. В том, как она выдавила из себя улыбку и отступила в сторону, было даже некоторое жеманство.

Он нехотя вышел вперед, пытаясь напустить на себя важность.

— Да?

Я показал ему свою бляху, которая для меня уже не имела никакой цены, но по-прежнему сверкала и производила эффект.

— Возьмите свои ключи.

— Да, сэр, одну минутку, сэр. — Он сделал несколько шагов, снял с крючка у двери связку ключей и вернулся на место.

— Подожди-ка, — сказала женщина, — сейчас я…

Казалось, он даже приподнялся на носки.

— Это ты подождешь, пока я вернусь, — сказал он. — Я здесь управляющий. — Он повернулся и взглянул на меня с победной улыбкой. Женщина злобно запыхтела и хлопнула дверью.

— Да, сэр?

— Квартира Берги Торн. Я должен произвести осмотр.

— Но полиция ее осматривала, сэр.

— Знаю.

— Сегодня я уже сдал ее.

— Там сейчас кто-нибудь есть?

— Пока нет. Они должны въехать завтра.

— Тогда пойдем.

Он в нерешительности потоптался на месте, потом пожал плечами и двинулся вверх по лестнице. На третьем этаже он вставил ключ в замочную скважину и распахнул дверь. В темноте нашарил на стене выключатель, зажег свет и отступил в сторону, пропуская меня в комнату.

Не знаю, что я ожидал там найти. Возможно, меня привело туда в первую очередь любопытство. Квартиру обыскивали эксперты, после которых там едва ли осталось что-нибудь существенное, если вообще было. Сама квартира имела, если можно так выразиться, чисто функциональное значение — жилье и ничего больше. Кухня, гостиная, две спальни с ванной между ними. Никакой лишней мебели, ничего броского, все к месту.

— Чья обстановка?

— Мы сдаем квартиры с мебелью. Все, что вы видите, принадлежит домовладельцу.

Я вошел в спальню и открыл дверцу стенного шкафа. Там висело полдюжины платьев и костюм. Внизу стояла обувь. Ящики комода были заполнены доверху. Одежда была хорошего качества, сравнительно новая, но не та, что продается в дорогих магазинах. Чулки аккуратно скатаны и уложены в верхний ящик. Там же я обнаружил четыре конверта, два из них с оплаченной доставкой. В одном было письмо из судовой компании «Миллберн Стимшип Лайн», в котором она с глубочайшим сожалением уведомляла, что на пароход «Седрик» все билеты проданы. В другом конверте, более тяжелом, было несколько центов с изображением головы индейца.