Житомир мы взяли в 1943 году. Потом нас немцы окружили. Мы прорвались, Житомир оставили. Между Киевом и Житомиром проходит железная дорога, по этой дороге мы отступали, это было в ноябре. Немцы за нами гнались, мы уже приблизились к своим. Вдруг как будто по ногам ударило палкой, я упал. Пули свистят. Хотел подняться, но не мог. Было разбито бедро разрывной пулей, кость сломана. Мертвые лежали, и я лежал. А наша передовая на бугре в километре-полутора. Я лежал, как мертвый. Немцы кричат над головой. Один наш раненый кричал, они его пристрелили. Мы тоже так делали, когда наступали. Кто будет с ранеными возиться? И они раненых добивали на месте. Я лежу с мертвыми, как мертвый. Немцы перешли. И здесь, в метрах 300–400, их наши остановили, на бугре заняли оборону. А я лежу в тылу. Уже стало темно. Что делать? Единственный выход — надо ползти к своим. А так сколько будешь лежать? Перетянул ногу, чтобы кровь остановить. В ноябре снег, дождь, слякоть. По канавке на железной дороге, в грязи, стал ползти к своим. Приближается утро, я уже приполз к линии. Двое немцев направо лежат с пулеметом, разговаривают, курят. Я долго за ними наблюдал. Разговаривают, нажимают на гашетку, стреляют, опять разговаривают. Я потихоньку переполз, уже стало рассветать, приполз к своим. Крикнул: «Спасайте!» Двое наших прибежали, на плащ-палатку меня и унесли, потом на машину — и в госпиталь. В 1943 году был ранен. 12 мая 1945 года вернулся домой на костылях домой жив-здоров, инвалид войны — одна нога короче другой на 5 сантиметров. Меня комиссовали после госпиталя, был уже негодный.

— Какое было настроение в госпитале?

— Всякие раны. Кто умирает от операции, у кого какая рана. У кого руки нет, у кого — ноги. Некоторые так мучаются, когда внутренние ранения. Операции, операции. Знаешь, что теперь только домой, уже туда не попадешь…

— Это хорошо?

— Настроение, конечно, хорошее, что жив остался, теперь поедешь домой. Если бы легкое ранение, опять на фронт, настроение было бы другим.

— На фронт уже не хотелось?

— Кто хочет на смерть идти? Хоть один в мире есть? Нет такого. Каждый хочет жить. Это закономерное явление. А здесь уже, считай, остался жив. Теперь уже домой. Дом уже снится. Уверен, что домой теперь попадешь, что остался жив, такое настроение.

Я не уважаю узбеков. Они любят трофеи, всякое барахло. Например, немцы лежат убитые, я никогда, хоть они все в золоте, не подходил. А в основном узбеки сразу шарят, часы отбирают. Я это ненавижу. Зачем это? А они падкие на это. Трофеи вообще не брал. Единственное, когда в плен брал, планшетку мне сам отдал — я это взял. А когда ранен был, выбросил.

В госпитале дают нам 800 граммов хлеба на сутки, махорку дают. А там трудармия (я на Урале лежал) голодная ходит. А тот граммов 300 выносит, продает. Нам 800 граммов не хватает, а этот сам голодный и продает еще. Я говорю: «Лишний, что ли, у тебя? Нам не хватает, а ты продаешь». — «Теперь поедем домой. В Ташкенте надо костюмчик купить». Какой костюм? Меня бы голым доставили домой, я рад бы был, а он о костюме думает да еще хлеб продает. Что за народ? Смех берет даже. Такой народ, в крови у них жадность такая.

— Из отделения разведки кого помните?

— Куват Алиев, киргиз. Его там убило. Здоровый, находчивый парень с Тянь-Шаня. А так часто менялись.

— Какое оружие было?

— Финка, само собой. Гранаты, пару штук РГД носили. Автомат.

— Каким автоматом пользовались?

— ППШ с круглым диском. 70 патронов, 71-й в ствол. Хороший автомат.

— С шашками приходилось?

— Нет, только с автоматом. Шашки были в Гражданской войне. А мы вообще не имели шашек. Какая там шашка? Кто тебя допустит? У всех автоматы, с шашками разве полезешь, в основном это для быстрого передвижения.

— Противотанковые гранаты? Противогазы?

— Противотанковые гранаты, когда ожидали немцев в наступлениях. Атак… они тяжелые. В основном РГД, РФ-1, «лимонка». По две-три носили. Противогазов не было. И сумок противогазных тоже не было. Газ-то не использовали, а зачем они?

— Какая у вас была одежда?

— В сапогах были мы, не в обмотках. Солдатская одежда.

— Как мылись, стирались? Вши были?

— Нет, вшей не было. Меняли часто, не допускали до этого.

— Сами белье прожаривали?

— Часто меняли, до черта было белья. Санчасть была, врачи смотрели.

— Смена белья была?

— Нет. Не носили.

— Чем кормили на фронте?

— По-разному кормили. В основном кашей. У поваров были специальные котлы, на ходу варили. Мы едем, а они варят.

— Что было в вещмешке?

— Продукты в основном. Хлеб. Боеприпас в автомат зарядить. Патроны таскаешь.

— Домой письма писали?

— А как же! На фронте писем не получал, а в госпитале получал. При малейшей возможности писал.

— Как относились к комиссарам?

— Замполит был, проводил политработу с солдатами, объяснял, что происходит в мире, проводил воспитательную работу.

— С особистами приходилось сталкиваться?

— Нет. Я их не видел.

— Английская или американская помощь была?

— Я не слышал об этом.

— Женщины на фронте были? Допустим, в вашей части?

— На передовой не было. В санчасти были медсестры.

— Что было самым страшным на фронте?

— Когда ранен был, в тылу у немцев раненый остался. Это было самым страшным. А в остальном… конечно, убивают. Пять-шесть друзей убило. Наступаешь, того нет, того нет — убило. Страшно потерять товарищей.

— Как Вас здесь встретили?

— Я на костылях домой вернулся. Как мать встречает раненого сына, который живой вернулся?!

— Работу можно было найти?