— Я в мае 1945 года вернулся, осенью рана затянулась, бросил костыли. Меня назначили директором в этой школе. И по 1979 год работал директором в крупных школах, в горах работал. Но был перерыв. Тогда было Министерство госконтроля, меня туда взяли старшим контролером. Я там года два поработал, сердце стало барахлить, не мог ездить по командировкам, отказался. И вот по 1979 год работал директором в крупных школах. В 1979 году вышел на пенсию в 56 лет.

— Война снится?

— Раньше было. Последнее время — нет. Раньше, когда молодой был, конечно, часто снилась. Даже мать говорит, мол, ты кричишь во сне. Постепенно все забывается.

Я родился в городе Виннице, а в 1932 году мы переехали в Одессу, куда перевели работать моего отца. До революции мой отец учился в Высшем техническом училище императора Александра II на факультете механики — он был инженером-мостостроителем. Учился он, кстати, вместе с дедушкой русской авиации Россинским, который разрабатывал с Нестеровым «мертвую петлю». Когда убили Баумана, гражданскую панихиду проводили в актовом зале этого училища, и моему отцу предложили у его гроба читать «А вы, надменные потомки…». Он ни к какой партии не принадлежал, но отказаться не мог, он хорошо умел читать стихи. Тогда его вызвал к себе проректор и сказал: «Вы третьекурсник. Если вы прочтете это стихотворение, то вас в 24 часа вышвырнут из Москвы с «белым билетом» — ни в одно учебное заведение Империи вас не пустят». Отец прочитал — и вылетел. Сначала он стал работать в легкой промышленности, а позже преподавал математику в Одессе. Дед со стороны матери служил сторожем в театре, а тетя Поля, ее старшая сестра, — вахтером. Мама же училась на портниху и работала портнихой в оперном театре. Я с детства был привязан к театру — у меня не было сомнения, что я буду актером. В шестом классе я попал в кукольный кружок и играл роль деда в «Сказке о рыбаке и рыбке».

А когда началась война, начались мои трагедии. Отец хотел со мной поговорить, мне было не до этого, и он обижался. А когда мне нужен был его совет, его уже не было в живых…

В это время отец уже не преподавал, а работал в магазине наглядных пособий. Когда началась война, несмотря на возраст и слабость здоровья, отец одним из первых ушел на фронт. Он знал саперное дело, и его взяли. 13 сентября 1941 года мы получили похоронку — отец погиб.

Одесса сразу попала в кольцо. Это было жутко — наступление было просто дикое, ведь немцев поддерживала еще и Румыния. Одесса долго оборонялась… В 1941 году я перешел в 9-й класс, и мы с мальчишками тушили «зажигалки». Когда бомбы падали, их надо было схватить, сбросить и засыпать песком. В армию я попал, когда мне было 15 лет. В городе создавались «истребительные батальоны». Они состояли из рабочих, штатских — в общем, не военных. Когда началось наступление на Одессу, мы начали отступать — сначала по побережью, потом нас морем переправили в Николаев, а дальше снова по суше, на Северный Кавказ. Мама же успела уйти в Винницу к тетке и дяде. Мы отступали до Моздока. Интересно, что, хотя у нас были винтовки, считалось, что мы все еще не в действующей армии. Только под Моздоком была дана команда всех перевести в действующую армию. Мне не хватало возраста, но ребята приписали мне пару лет. Так я попал в 5-ю Ударную армию, 416-ю стрелковую азербайджанскую дивизию, в 1374-й стрелковый полк, в матушку-пехоту. И с ней я прошел до Берлина.

Знаменитая впоследствии 416-я азербайджанская стрелковая дивизия была сформирована, и я получил всю экипировку. Командовал дивизией генерал Сызранцев, а по строевой — генерал Зюванов. Это были очень мудрые, удивительно внимательные полководцы. Они всегда участвовали в боях на очень тяжелых направлениях. 5-я армия называлась Ударной, потом она стала Гвардейской. Эта армия имела очень сильное вооружение. Ударные армии и по составу, и по формированию специально готовились и для прорыва, и для форсирования крупных рек. Мне пришлось форсировать Днепр, а позже — и Одер, под Кюстрином.

В начале войны мы отступали, отражая немецкие атаки. Немцев поддерживали венгры, итальянцы, румыны. Конечно, нам тяжело приходилось…

— В 1941–1942 годах расстреливали пленных?

— Немцев? Конечно! И немцы тоже. Чудо, если человек попал в плен и его не убили. Они себя чувствовали победителями. Им сказали, что мы — навоз, тряпки, русские свиньи. Девушек они насиловали… Самое страшное — это были рассказы тех, кто попал в оккупацию. В отношении населения у немцев была очень хитрая тактика. Они создавали полицейские соединения — так полицейские издевались над людьми больше, чем немцы, и их это устраивало.

А потом мы погнали их назад. Снова Николаев, Одесса. Армия попала в состав 3-го Украинского фронта, которым командовал Толбухин. Я на всю жизнь запомнил эти бои на 3-м Украинском. Самое страшное — когда теряешь товарищей. В жару мы шли на Кишинев, они драпали… Это была знаменитая Ясско-Кишиневская операция. Там была такая Тираспольская дорога. Там столько трупов было! В основном наших предателей, что с немцами отступали. Ведь многие считали, что никогда большевики не вернутся. Много бежало предателей из Одессы: кто на чем — повозки, лошади. Немецкие танки шли по этой дороге, и немцы их передавили. Собаке — собачья смерть!

Мы шли со стороны Бессарабии, от Одессы. Август 1944 года, жара жуткая. От малярии мы теряли больше людей, чем от ранений. Очень много было винограда, да и вообще жратвы было много. Помню переправу через Буг — это знаменитая река. Когда пошло наступление, было уже ясно, что немцы будут драпать. Но у них было страшное оружие — огнеметы. У меня был друг, сибиряк, чудный парень, помкомвзвода, старшина — он столько мне помогал!.. Я же городской парень, для меня пройти 30 км — это страшно. Я был в ботинках с обмотками, и когда мы прошли первые 30 км и был привал к обеду, я понял, что никуда больше не пойду. Ноги были — сплошные пузыри, красные. Двое ребят побежали за санинструктором, и тот обмыл мне ноги, бритвой разрезал пузыри, смазал ихтиолкой. И вот этот парень-сибиряк смотрит на меня: «А ведь ты не от этого такой грустный. Жить хочешь? Дам совет: тебе сейчас хорошо?» — «Да». — «Живи минутой. Не загадывай наперед — дольше проживешь. А если начнешь думать, внимание пропадает, и можно под пулю попасть».

И вот мы уже врывались в Кишинев, и сбоку огнеметчик дал залп. И этот мой дружочек попал под огнемет. Я до сих пор не могу забыть визг умирающего. Начали его засыпать землей, но бесполезно…

— Немца нашли?

— Нет. Их много было, это же оборона. Потерять друга, да еще так… Наступление в ходе Ясско-Кишиневской операции было очень тяжелым — все время тяжелые бои. Да еще перед этим наступлением были немецкие наступления. У немцев было очень много танков, и я помню, как в одном очень сильном бою они утюжили окопы. В результате после завершения операции от нашей роты осталось человек сорок, а может быть, даже меньше. Нас стали расформировывать, пришел командир батальона, и тех, кто постарше, отправили в хозвзвод, а нас — пополнить роту автоматчиков. Вот так я впервые получил вместо винтовки автомат. Это, может быть, меня и сберегло на войне.