— Мы лично воевали за Родину. И я скажу, что Родину мы понимали, как Сталин. Это не отделимо было. Вот во время войны, чтоб кричали «За Сталина!» и так далее, такого я не видел. Может быть, в других частях было, но у нас такого не случалось, всегда «за Родину». Еще скажу, что я, конечно, понимал, что мы воюем и за Армению, но Родиной для меня был Советский Союз.

— Женщины на фронте были?

— Были медики, но стрелков у нас не было. Отношение к женщинам на фронте было всякое. От хорошего до страшного.

— ППЖ от какого уровня командира начиналось?

— От командира полка и выше.

— 100 граммов давали?

— Свои 100 граммов я выпивал, только когда отводили с передовой. Почему? Потому что, когда Керчь брали, перед нами была 83-я морская бригада. Они так напились, что город захватили, а потом оставили. Когда в госпитале в Польше лежал, нам принесли где-то добытую водку. Нас тринадцать человек в палате было. Водку они раздали, начали пить, а я не стал. Эти двенадцать человек отравились и умерли. Что тут началось! Начал меня СМЕРШ пытать: «Почему не пил?» — «Слушайте, — я говорю. — Я вообще непьющий. Плохо себя чувствовал и не стал пить». Допрос, допрос, допрос. Надоело! Отстали, только когда в другой госпиталь перевели.

— Ваше отношение к немцам?

— Я с детства очень любил читать. Много читал Гете и Шиллера. Немцы для меня были народом Шиллера. А на фронте ведь как — ты не убьешь — тебя убьют.

Я, кроме того случая, пленных не убивал, хотя ненависть была… Особенно после того, что я увидел в Майданеке. Я никогда не думал, что немцы могут быть такими зверьми. Это был просто ужас! Некоторое время после этого я хотел всех немцев уничтожить! Вот такой была ненависть после этого лагеря! Но после войны я поступил в институт иностранных языков на немецкий язык.

— Вот во время отдыха вообще что делали?

— Ну, отдыха как такового — нет, не бывало. Просто из первой линии нас перебрасывали в тыл на переформировку. После взятия Севастополя меня послали на 10 или 15 дней под Ялту в бывший пионерский лагерь, который немцы переоборудовали в санаторий для офицерского состава, а потом его и наши сделали санаторием. Причем на полк была всего одна путевка, и ее дали мне. Что сказать? Белые одежды, отдельные палаты, индивидуальное меню, на ужин — шампанское или водка. Рай…

— Когда вошли в Германию, с местным населением какие отношения были?

— Я никогда лишнего себе не позволял. Когда они видели, что мы к ним хорошо относимся, то и сами стали к нам хорошо относиться. Они сначала думали, что у коммунистов должны быть рога, даже один раз спросили, где мои рога, но я ответил, что у меня их нет.

— Ваше отношение к политработникам?

— Ну, у нас политработники очень хорошие были. Замполит батальона Оганесян. Вот он настоящий политработник. Настоящий! Он всегда был на первых окопах! Во время наступления, я помню, сколько мы ни были в наступлениях, он был всегда в стрелковых частях! Сейчас ему 91.

— Что в вашем понимании «хороший командир»?

— Хороший командир должен прекрасно знать свои обязанности, матчасть. Я помню, когда принимал взвод, так мои солдаты, наверное, не то чтобы проверить попросили: «Товарищ лейтенант, сальник надо перемотать». Ну, я быстро перемотал, как следует. Кроме того, командир должен знать душу каждого своего солдата. Никогда нельзя издеваться, показать, что я командир — ты солдат. Надо держать дистанцию, но не заноситься.

— А что такое «хороший солдат»?

— Хороший солдат — тот, который владеет материальной частью пулемета, дисциплинирован и выполняет все приказы командира. Вот он настоящий солдат. Но командир должен, конечно, такие приказы отдавать, чтобы не навредить.

— Вы всю войну прошли командиром взвода?

— Фактически я был командиром роты, но не хотел, чтоб меня оформили командиром роты. Потому что я хотел после войны быстрей демобилизоваться. И от званий я всегда отказывался. Не хотел служить.

— А воевать нравилось?

— Нет! Нет! Мы всегда думали так: вот сейчас Керчь возьмем — и все, закончится война для нас. Ну так сначала Керчь освободили, потом Севастополь.

— Надеялись, что выживете?

— Нет. Из наших никто даже не думал, что он останется живым. Никогда мы это не думали. Никогда! Все понимали, что убьют, если не здесь, так там. Но чем дальше шла война, тем больше появлялась надежда, что останешься в живых. Вот тут стало тяжелее воевать.