Помимо этого, нельзя ни на секунду забывать о том, что дело ОТД — первый опыт поточной фальсификации показаний (на это указывали всеучастники ведения следствия). Только путем скрупулезного сравнительного анализа протоколов, составленных всей следовательской бригадой, нам удалось примерно вычислить типичные паттерны дискурса власти и отделить их от спонтанной речи обвиняемых. Последняя точна в деталях и бытовых подробностях, всегда окрашена эмоциями и личностными коллизиями и в большинстве случаев идет «поперек» вполне предсказуемых ожиданий следствия. Однако даже после этого достоверность некоторых деталей оказывается под сомнением, и, руководствуясь принципом «да не прими неистинное за истинное», мы их опустим в тех случаях, когда они не играют существенной роли.

Основную сюжетную линию удалось проследить с 1935 г., некоторые побочные — с начала 1930-х гг. В нашей реконструкции мы будем придерживаться хронологической последовательности событий. Итак…

В марте 1935 г. в войсковой сборный пункт, располагавшийся на крупной узловой станции г. Буй, стали прибывать телячьи вагоны с новобранцами. Среди массы двадцатилетних парней, призванных на службу в ряды РККА, выделялась группа граждан второго сорта — «лишенцев». В личном деле каждого из них имелась лаконичная выписка из протокола заседания избирательной комиссии соответствующего уровня, сообщавшая, что имярек лишен избирательных прав как служитель религиозного культа (сын служителя религиозного культа), кулак (сын кулака). Разумеется, доверить подобной публике защищать с оружием в руках государство диктатуры пролетариата было никак невозможно. Поэтому их зачисляли в тылополчение и использовали в народном хозяйстве, преимущественно на тяжелых строительных работах.

Именно из подобного контингента формировался 61 отдельный батальон тылополчения, который после принятия новой, сталинской конституции (формально ликвидировавшей саму категорию «лишенцев») в апреле 1937 года будет торжественно переименован в 9 отдельный строительный батальон РККА. По завершении формирования батальон убыл к месту несения службы — в г. Пермь на строительство завода № 19. Так, волею случая, и повстречались два основных действующих лица будущей драмы — Георгий Гуляев и Николай Лебедев.

Из показаний свидетеля Ощепкова от 9 марта 1937 г.:

Вот этим-то белолицым румяным красавцем и был, согласно материалам Пермского ГО НКВД, Георгий Никифорович Гуляев. Родился он в г. Тихвине Ленинградской области в очень религиозной семье. В шестнадцать лет Гуляев устроился служкой в тихвинский монастырь, где вскоре попался на глаза епископу-обновленцу Степанову Гавриилу Григорьевичу (в монашестве — Досифею). Водился за епископом один грешок — любил он окружать себя молоденькими смазливыми прислужниками. По его настоянию Гуляев вскоре был посвящен в дьяконы, и между ними установились очень близкие отношения. Во всяком случае, когда Степанова перевели служить в г. Гомель, он взял с собой Гуляева, и тот «жил у него на квартире» [93] .

Этот «гомельский эпизод» (а от Гомеля рукой подать до польской границы) и знакомство со Степановым в дальнейшем сыграют существенную роль. В 1931 году по не известным нам причинам Гуляев возвратился в Тихвин, а епископа вскоре арестовали и сослали под Вологду, в деревню Кузовлево Харовского сельсовета, где он и находился к моменту начала следствия. Но из виду они, по-видимому, друг друга не теряли. Во всяком случае, Степанов на следствии показал, что писал Гуляеву письма на адрес 61 батальона, а Гуляев признался, что, по крайней мере, одно письмо в феврале 1936 года получил, в нем епископ звал его после окончания службы заехать к нему в гостив Не исключено, что это письмо (письма?) оказалось одним из факторов, повлиявших на «реализацию» группы.

«Родители его имели церковной земли около 20 га, которую обрабатывали крестьяне с. Домнино: Храпалов, Шустин, Беляев за ничтожные гроши, в своем хозяйстве имели лошадь, корову и очуменную (sic!) стройку — дом, в котором они жили», — сообщалось в характеристике на Николая Семеновича Лебедева, присланной из Перевозского сельсовета Молвитинского района Ярославской области. Как выглядел Николай Лебедев, нам не известно. Можно с уверенностью сказать лишь одно: он принадлежал к тому никогда не переводившемуся на Руси типу людей, которых смолоду отличает зуд в пятках и смутные, неясные, но настоятельные влечения души. К моменту призыва в тылополчение он успел поменять четыре места службы. Дважды — в 1929 и 1930 гг., потеряв очередное место, он обращался прямо в Москву, в Сергиевский синод. Уже будучи тылополченцем, Лебедев писал стихи и песни на расхожие мотивчики (а затем сам их исполнял) и вместе с Гуляевым даже пробовал сочинить пьесу «Сын кулака». На допросе 8 мая 1937 г. оперуполномоченный V отдела Пермского ГО НКВД сержант госбезопасности Былкин беседовал с ним исключительноо его литературном творчестве, никаких следов которого, кстати, среди материалов следствия не удалось обнаружить [94] . В конце концов, он действительно выносил и взлелеял доморощенный проект церковной реформы и в ходе следствия упрямо настаивал на своем авторстве.

Лебедев и Гуляев быстро нашли общий язык, и вскоре, к лету 1935 г., вокруг них сложилась небольшая группа, участников которой объединяло многое: религиозные убеждения, общее происхождение, коммунальность казарменного быта, трудности и редкие радости нелегкой службы тылополченца. Все они, мягко говоря, недолюбливали советскую власть — и было за что. Первоначально костяк группы составляли Г. Гуляев, Н. Лебедев, сын священника Иван Кожевников, сын священника и в прошлом дьякон Михаил Чухлов, сын священника Михаил Юферов. Время от времени маленькое «землячество» собиралось вместе.

Поначалу им пришлось очень нелегко. Монотонная, изнуряющая работа на рытье траншей, кладке фундаментов, выведении стен сочеталась со скудным пайком, а уж о том, чтобы Богу помолиться, и речи быть не могло. Если верить характеристике, данной Михаилу Юферову временным командующим батальона, интендантом 3 ранга Земляным, и военкомом, старшим политруком Галиевым,