— Душа болит, потому и спросил...

— Ничего. Кое-что сберегли на крайний случай. Небось голодно?

— Вот об этом не нужно пытать... спасибо.

— Спасибо оставим до Москвы... Скоро ужин принесут. Но в тот день шел такой бой, что всем было не до ужина.

Положение стало критическим, пищу готовить негде — все бомбилось, простреливалось. Бойцы ели сырое мясо. Я тоже попробовал — пожевал кусочек говядины без соли и выплюнул. Странное меня охватило чувство — я совсем не испытывал страха. Не было того противного жжения в груди, как тогда в леске, возле Варшавки. Прислушиваясь, как полыхает близкий бой, верил в Гришина, в Ивана Матяша, в могучую силу всех батальонов и был уверен, что переживу и этот тяжкий час, запомню все, вплоть до мелочей. Лежал, задыхаясь от постоянно проникающих в щель пороховых газов.

А стрельба то захлебывалась, то бурно вспыхивала снова. Совсем рядом звонко посвистывали пули.

Пришел политрук. Присев в ногах, протягивая кисет с табаком, проговорил:

— Сейчас у Гришина было совещание. Принято решение идти ночью на прорыв.

— А куда? — спросил я.

— В район Красной слободы, навстречу фронту.

— Согласовано?

— Да. Наши войска нанесут удар и форсируют Проню. Так что потерпите немного. Завтра будем у своих. Батальон пойдет в атаку на левом фланге. Вам надо присоединиться к колонне, где понесут на носилках тяжелораненых со всех батальонов. Выделены специальные люди. К каждому раненому будет прикреплен человек, чтобы в любую минуту мог оказать помощь. Фрицы сегодня не уползают на свою укрепленную линию, знают, сволочи, что у нас патронов осталось маловато. Ну мы на этот раз ножи наточим повострее... Бывай здоров. Выше голову. Все будет в порядке. Когда выходить — придет человек и скажет.

На лес внезапно опустилась ночь. Бой затухал. Обе стороны, казалось, устали от грохота и угомонились. Лишь изредка, верные своей педантичной тактике, каратели швыряли тяжелые снаряды. От разрыва, как живая, вздрагивала на моей щели, бревенчатая крыша. В кромешной могильной тьме было слышно, как срывались комочки земли и дробно сыпались на одеяло, напоминая извечный обряд: кинуть, провожая в далекий путь, горстку земли... Однако в душе не было ни горечи, ни страха. Я с нетерпением ждал сигнала, воображая, как поднимутся несколько тысяч людей, мужественных, рассерженных, закричат громоподобно «ура», стеной навалятся на ничего не подозревающего противника. Все решит внезапность.

Политрук не сказал, да и не имел права говорить, о деталях атаки.

Какой батальон пойдет на прорыв первым? Я бы выдвинул самый сильный — или первый, или пятый Ивана Матяша. Могли выполнить эту задачу и второй, и третий, но сейчас не было времени для перегруппировки. В центре, в направлении Железенки, оборонялся первый, значит, ему и быть тараном, два других — с флангов, по одному — в уступе. Позади каждого из них — раненые на носилках, надежно прикрытые резервом и спецподразделениями, такими, как комендантская рота, разведывательная. Я лежал и мысленно рассуждал как человек, накопивший за годы войны опыт.

Думая о прорыве, я надеялся на Сергея Гришина. Не раз выводил он полк из трудных положений. Правда, сейчас обстановка была сложнее — противник блокировал нас в своем прифронтовом тылу, в восемнадцати километрах от переднего края.

К полуночи стрельба стала захлебываться и лишь возрождалась бурными, привычными для нас вспышками.

Ворочаясь с боку на бок, прислушиваясь к этой необычной промежуточной тишине, к мыслям о предстоящей нелегкой атаке, я поглаживал лежащую рядом суковатую палку, с которой должен был идти в боевых порядках, и ждал сигнала.

Наконец послышались шаги и тут же раздался знакомый, чуть хрипловатый голос Солдатова:

— Пора, ребята.

Я поднялся с хрустящих лапок и, как скатку, надел свернутое в трубку одеяло.

Помогая мне вылезти из щели, Солдатов рассказал, что Гришин распорядился, чтобы к каждому раненому был прикреплен здоровый партизан.

— Я хоть и продырявленный, но могу быть тебе полезным, если не возражаешь.

— Спасибо, Сергей.

— По старой дружбе... Трудно, да? — дышал мне в ухо Солдатов.

— Так ведь всем, Сережа, трудно...

Молчание. Ночь. Тоненький плач пуль в ветвях. Лес опахивал наши лица октябрем и блеклым светом — не то луны, не то ракетных вспышек.

Мы прошли с Солдатовым несколько сот метров, и он помог мне спуститься в довольно удобную, с выемками, землянку.

— Тут недалеко комендантская рота. Мяса хочешь?

— Сырое?

— Может, чуть недоваренное. Ничего. Закуси.— Сергей сунул мне мягкий кусок холодного мяса.

— А ты знаешь, Сашки Бикбаева отряд уже соединился с нашими войсками. Комиссар Коля Цирбунов погиб в тот самый день. Жалко!

— Глупо я тогда сделал, что разрешил ребятам с девчонками посудачить... Молодые же!.. Коня у тебя попросил для форсу... Да если бы я знал! Хочешь, я тебе компас подарю?

— А зачем он мне?

— На память. Об этом...

— О том и вспоминать не стоит.

— Обо всем стоит. О сегодняшней ночи... Знаешь, комбат Москвин выделил двадцать шесть пулеметчиков — для них специально собрали патроны, они рванут вперед и хлестанут вместо артподготовки. Разумно?

— Очень!

— То-то! Пошли! Сейчас начнем.