— Туда мы не пойдем сегодня. Только до «гостиницы», временую базу так называют. Там отдохнем пару денечков.

— Ну а поезд все-таки подкараулили? — поинтересовался я.

— А то как же. Эшелон с танками. Вперед, товарищи. А то нам еще топать да топать... Кувырнули мы его, эшелон-то.

Сказал буднично, просто и засмеялся молодым дерзким смешком.

К месту дневки пришли на рассвете. На последних километрах мне почему-то было больно держать левой рукой посох. Только позже я узнал, что между мизинцем и безымянным пальцем засел осколок снаряда величиною с полгорошины. В правом локтевом суставе, под бинтами, гнездились два осколка — эти прижились навечно. Федя Цыганков все время шел рядом со мной, часто приказывал делать привалы и тешил нас разными партизанскими байками.

Временная база, в шутку прозванная партизанской гостиницей, оказалась в лесу, в районе Перховских дач. Здесь стояло свыше десятка шалашей, покрытых еловым лапником. Место было обжитым и по-своему благоустроенным — в виде сибирской таежной заимки. Около свежего кострища заготовлена кучка сухих дров. Тут же на суку висел чем-то набитый холщовый мешок. Федя снял его, посмотрел и обрадованно проговорил:

— Порядок! Хлеб, соль и даже лавровый лист. Молодцы кочубеевцы.

Кто такие кочубеевцы, я тогда еще не знал. Федя Цыганков подвел меня к небольшому двухместному шалашу:

— Вот вам персональная хата. Ложитесь и отдыхайте. Последние версты всегда немерены... видел, как тяжело вам было. С этого дня мы с Виктором Балашовым, вашим земляком, берем над вами шефство. Если что будет нужно, обращайтесь ко мне или к нему. Все устроим, как полагается. Есть у нас начальник санитарной части, Маринка, не девушка, а золото. Но она сейчас в столице.

— А где отряд, если не секрет?

— Пошел принимать самолеты. Спецгруз для отряда. Сегодня вечером должен прибыть сюда. Переднюем — и дальше.

— Отряд подвижный?

— На месте не сидит... Столица отсюда километрах в сорока. Это, можно сказать, наш, советский, район. Весь народ там свойский, горой за партизан. Предупреждает нас загодя, если каратели вздумают наступать. Мы их встречаем как надо — стреляем из засад, а потом в глубину леса уходим... Пока они очухаются, мы уже совсем в другом месте. Гитлеровский гарнизон щелканем, на шоссе машины пожжем — и к себе в столицу. Так и живем. Может, уснете? Как баранина поспеет, разбудим.

Спать мне не хотелось. Слушая его рассказ, я еще никак не мог поверить, что нахожусь у своих и что это не сон. Радость была настолько сильной, что я почувствовал себя будто возрожденным из кошмарного небытия.

— Значит, на железную дорогу вы ходите из своей столицы?

— Не мы одни. Тут и гришинцы, кочубеевцы, волковцы, демидовцы.

— И куда идут больше?

— На Витебку. За Днепр.

— А там что, нет партизан?

— В этом районе, где мы были, нет. Туда противник подтягивает крупные свои части, строит укрепления.

— Но ведь именно туда переправились наши группы.

— Так это ваши?— выкрикнул Цыганков. Я ему рассказал, как было дело.

Он долго молчал, словно прислушиваясь к голосам товарищей, к треску сучьев, к стуку топора, к веселому у костра смеху Кати.

— Должен вас огорчить. Одну группу, кажется, захватили каратели.

— Где? Когда? Какая группа?

— Какая — не знаю. Солоха их отговаривала, а они не послушались. Наверное, харчи кончились, зашли в деревню, обстановки не знали, безоружные, ну и напоролись.

— И что с ними?

— Говорят, убили, в сарае.

Шалаш мне показался тесным и душным, пришлось расстегнуть воротник гимнастерки.

— Вижу, зря сказал. Не уснете теперь...

— У вас точные сведения?

— Сообщил наш человек, а там не знаю... Может быть, перепутал...

После того как Федя ушел к костру, я пытался уснуть, но не мог. Из головы не выходили погибшие товарищи. Безмерная грусть охватила меня, но усталость вскоре взяла свое, и я крепко заснул, помня, что не надо вскакивать, прислушиваться, идти проверять посты, как это было в последние ночи.

Когда проснулся, шалаш был наполнен свежим, лечебным запахом хвои, смешанным с дымком костра.

Подошел Володя и позвал завтракать. Около разостланной плащ-палатки стоял наполненный мясом чугун, исходивший паром, лежали большие ломти ржаного хлеба. Я взял небольшое ребрышко, а к другому ничему и не притронулся. Голодный психоз прошел. Я был дома. Вернувшись к шалашу, снова крепко уснул. Наверное, проспал бы весь день и ночь прихватил, да разбудил громкий разговор. Видимо, большая группа людей с шутками и смехом занимала шалаши, гремя снаряжением и оружием.