Ничего лишнего и насущного не говоря, мы распили бутылку водки, привычно поспали часок валетом на диване без простыней и одеяла, приехали в комнату матери и ребенка, забрали оттуда пришедшую, к счастью, в сознание Любимую, без билетов сели в проходивший поезд и бесславно уехали на историческую родину.

Дома у Хила, непонятно почему встретившего нас на привокзальной площади, всех ждал праздничный ужин с фаршированной щукой, которую чудесно готовила его мама.

Як, он же Володька Яковлев, с третьего захода, но все же поступивший на физфак университета, был родом из глухой деревни и учился в десятилетке почти в одиночку в другой глухой деревне в пятнадцати верстах от первой. Ходил он туда пешком, как Филиппок, и зимой, и летом, и то ли от рождения, то ли от хождения весь высох до костей при росте типа «дылда». Мясо его превратилось в жилы страшного внутреннего напряжения, что и на сгиб, и на разгиб было чревато чужим увечьем: силы внутри сухого Володьки были невероятные. И горнобычья кличка «Як» их отражала.

Вообще, прозвища, которыми мы награждали друг друга в юности, не были абстрактными, хотя исходили чаще всего из фамилий.

Популярный боевик конца пятидесятых «ЧП», где художественно изолгались подлинные события захвата в тайваньских территориальных водах нашего танкера, не сходил с экранов. А главный отрицательный персонаж — толстый полковник их ГБ Фан был известен больше самого генералиссимуса Чан Кайши.

Поэтому мой сокурсник и ближайший наперсник Яка по портвейну упитанный Дима Фаненков-Пупков, от роду стеснявшийся своей вдвойне дурацкой фамилии, был так несказанно рад безболезненному обрезанию в Фана, что даже после смены, по смерти отца, паспортных данных на материну дворянскую фамилию Воронцов остался для всех именно Фаном.

Длинный Як пил с младенчества — в традициях нищей советской деревни. Короткий Фан, начитавшийся в городе Рема и Хема, — с ранней юности. Когда выпивохи сошлись, первопричины не имели уже никакого значения. Ко всему прочему оба были круглосуточными копеечными преферансистами класса «Б».

Однажды, фланируя в подпитии по саратовскому Бродвею приятным майским вечером, разновысокая парочка налетела на неприятность в виде бравых блюстителей общественного порядка — добровольных народных дружинников во главе с сопливым юношей поганого комсомольского вида.

Усмотрев в наших Пате и Паташоне легких клиентов для отчетности, поганый юноша с криком «Стоять!» схватил Володьку за рукав. Пружина яковых сухожилий мгновенно распрямилась, лишив начальника отряда двух передних зубов. И, расстроенный своей неадекватностью, Як при полном непротивлении насилию был препровожден в милицию.

Правонарушитель помнил, что у него есть серьезные обязательства на завтра, и был этим весьма огорчен. Этими обязательствами было выступление на суде свидетелем по делу о краже моего портфеля.

А дело было так. Я уже два года вел жизнь свободного художника, так как квартиры был лишен решением другого суда, а в общежитии меня законно не прописывали как местного жителя. Поэтому я носил большой польский кожаный портфель за двадцать рублей, в котором у меня было все: плащ «болонья» на случай дождя, свитер вигоневый на случай холода, домашние тапочки на случай ночевки у интеллигентных людей, а также всякая мелочь — сигареты, пара нераспечатанных колод карт, писчая бумага под пульку, заточенные карандаши и ваковские презервативы по четыре копейки упаковка. В день происшествия ко всему прочему добавилось три отпечатанных на машинке «Ундервуд» экземпляра моего диплома, к защите которого я был всегда готов.

Встретив на улице безденежного Яка, я зашел с ним в заплеванное кафе «Огонек», бывшее «Автомат» разливанного вина, попить пивка и покушать. Тяжелый портфель я сдал гардеробщику без номерка по причине отсутствия в заведении других клиентов. Каково же было мое удивление, когда по выходе наглый стражник заявил, что никто и никакого портфеля ему не сдавал, а если сдавал, то где номерок?

Я обратился к заведующему — толстому еврею с троцкистской фамилией Бронштейн, указав ему на неправильность кадровой политики — брать в гардеробщики клептомана.

— Ты брал номерок? — уточнил троцкист.

— Нет, — ответил я, объясняя смягчающие обстоятельства.

— Ну и иди на хуй! — попытался в доходчивой форме завершить инцидент трактирщик.

— Тогда я подам иск на ваше кафе в народный суд!

— Слушай, пацан, ты мне нравишься, — восхитился корчмарь. — Если ты суд выиграешь, накрою стол на троих: на тебя, твоего дружка костлявого и на меня. Отпразднуем победу юных пионеров над общепитом. Валите отсюда подобру, я слово держу!

Моя заинтересованность удвоилась, и я составил гражданский иск, в котором убавил содержание портфеля на карты и презервативы, добавив кое-что из носильного белья и кошелька с повышенной стипендией. Всего на сумму двести рублей с копейками. Независимая торговая экспертиза убавила сумму иска на двадцать пять процентов за счет износа, походя определив износ моей стипендии в десять рублей. Я не стал спорить, боясь более существенных разоблачений.